– И что теперь? – спросила она у Оливье, который
наплакался, ослабел и уснул.
Но в шесть утра малыш снова огласил округу требовательными
воплями. Ей нечего было дать ему. Они не ели уже восемнадцать часов, и, если
немедленно не дать мальчику молока или воды, он может погибнуть.
Она уже решила попробовать самостоятельно добраться до
лагеря и, если остановят немцы, объяснить, что она американка. Но Оливия
опасалась, что они сначала откроют огонь, а потом начнут допрос, и предпочла
остаться. Оливье исходил криком, и она, отчаявшись, приложила его к груди.
Малыш удовлетворенно зачмокал. Что ж, по крайней мере немцы не услышат детского
плача!
Только к концу этого бесконечного дня она услышала шум
моторов. Выглянув в крошечное окошко, она увидела два грузовика. Похоже, это
союзники!
Оливия испустила торжествующий вопль и, просунув руку сквозь
раму с выбитыми стеклами, лихорадочно замахала. Машины остановились и начали
разворачиваться. Оливия, одной рукой прижимая к себе ребенка, спустилась вниз и
едва не упала от неожиданности. В первой машине сидела сержант Моррисон, во
второй оказались водитель и Чарлз. Когда вчера вечером Оливия не вернулась,
Чарлз отправился на поиски.
– Слава Богу, – выдохнула она, благодарно
оглядывая всех. Оливия была уверена, что о ней забыли и бросили умирать. Надежда
почти оставила ее.
Но Чарлз, ни слова не говоря, уселся в машину. Очевидно, он
все еще злился.
– Тебя могли убить, – ледяным голосом процедил он;
руки его тряслись. Он провел бессонную ночь, воображая всяческие ужасы. Столько
всего на него свалилось! Исповедь сестер, смерть Виктории, ужасы войны, вид
несчастных жертв, и Оливия, едва не погибшая в грязной конюшне. Такому мирному
человеку, как он, все это нелегко пережить, и теперь он едва ворочал языком от
усталости и отупения.
– Прости, – тихо ответила Оливия, пытаясь вынести
силу его ненависти. Но как ни странно, ему показалось, что это говорит
Виктория. Чарлз даже не успел признаться, как он волновался за нее. Пенни
Моррисон запихнула ее в грузовик вместе с ребенком, и они помчались по дороге,
успев в лагерь еще до сумерек. Оливия рассказала о смерти Марселя, но
оказалось, что его уже нашли. Ночью тело мальчика вместе с еще пятью трупами
должны были принести в лагерь.
– Простите, – повторила Оливия сержанту, прося
прощения за Марселя, за войну, за Викторию и за взгляд Чарлза. Теперь она
знала: он никогда не простит.
При первой возможности она побежала в столовую кормить
ребенка, а Чарлз отправился в штаб, чтобы попробовать заказать билеты на судно,
отплывающее из Бордо. Назавтра были назначены похороны Виктории, но Оливия
словно оцепенела и ничего не ощущала.
Похоронная церемония оказалась совсем скромной. Священник
пробормотал несколько слов, тело лежало в простом сосновом гробу, а на могиле
не поставили даже таблички, только маленький белый крест, как тысячи других.
Оливия надеялась только, что сестра упокоилась рядом с Эдуаром. Но сама она
была так потрясена, что даже не могла плакать. Сегодня хоронят ее, часть ее
души, часть разума, часть сердца. Что она теперь без сестры? Так, пустая
оболочка…
И вот теперь сестру опускают в землю, а она держит сына
Виктории, который смотрит на происходящее круглыми непонимающими глазенками. Он
наелся и всем доволен. И не знает, что видит мать в последний раз.
Чарлз неотрывно смотрел на Оливию. Он с ума сходил от
беспокойства за нее, но та, из чистой гордости, не подпускала его к себе. Они
держались словно чужие и почти не разговаривали.
Наконец Оливия положила на могилу маленький белый цветочек
и, плача, отошла. Она задыхалась от горя и тоски. Все потеряно. Все на свете: сестра,
любимый, дочери. Но страшнее всего гибель сестры, сводившая ее с ума,
терзавшая, будто незаживающая рана. Вынести все это не было никаких сил.
Они медленно направились к центру лагеря, и, прежде чем
Чарлз успел сказать что-то, Оливия исчезла в палатке, откуда не выходила до
вечера. Чарлз спрашивал о ней, но усталые, измученные люди отмахивались от
него. Последнее время в лагере был большой приток новых волонтеров, и многие
действительно не знали ни Викторию, ни Оливию.
Сестры милосердия взяли ребенка у Оливии, и остаток дня она
лежала и плакала. И не желала ни с кем разговаривать, даже с Чарлзом. В памяти
еще были свежи его безжалостные слова и презрительный взгляд.
Наутро они выехали в Бордо. На прощание Оливия поблагодарила
сержанта Моррисон и всех сестер милосердия. У Дидье в глазах стояли слезы. Он
нежно поцеловал ребенка и сказал, что никогда не забудет ни его, ни Викторию.
Люди махали им вслед, а ведь Оливии даже были неизвестны их имена. Беда в том,
что даже это теперь не играло роли.
К вечеру они оказались в Бордо и до полуночи просидели в
вестибюле маленького отеля, ожидая, когда можно будет подняться на борт
корабля. Багажа у них почти не было, и Оливия только купила кое-что для малыша.
Скорее бы добраться домой. Оливье заменит ей целый мир, семью, сестру. Она
продолжала прикладывать его к груди, и неожиданно случилось чудо: у нее снова
появилось молоко. Пусть Оливье всего лишь племянник, а не сын – он все равно
прощальный подарок Виктории, и тем драгоценнее для нее.
– Что ты будешь с ним делать? – спросил Чарлз. Они
отплыли из Нью-Йорка всего две Недели назад, а казалось, прошла вечность.
– Возьму с собой в Кротон.
– Ты собираешься там жить? – вежливо осведомился
он, и Оливия кивнула.
– Наверное.
Больше он не сказал ни слова, и остальное время оба молчали.
На этот раз у них было две каюты. На этом настоял Чарлз,
решив, что так будет приличнее. Они путешествовали как мистер Чарлз Доусон и
мисс Оливия Хендерсон с племянником. Они почти не виделись. Он все еще
зализывал раны, нанесенные самолюбию, и держался на расстоянии. Чувствуя это,
Оливия не выходила из каюты, а если и выходила, то старалась не натыкаться на
него.
Чарлз тем временем непрестанно думал о Виктории и о ее
предсмертном разговоре с ним. Она права, права во всем. Каким ужасным ударом
явилась для Оливии кончина сестры! Неизвестно, сумеет ли Оливия жить без нее.
Истерзанные души, разбитое сердце…
Но как же они все-таки решились на обман? Заставить Оливию
жить с ним как с мужем целый год! Может, он и в самом деле подсознательно
чувствовал все, но не хотел видеть истину? Ведь были же моменты, когда он
подозревал что-то, но вынуждал себя выбрасывать из головы тревожные мысли,
потому что так легче.
Он понял также, что Виктория уговорила сестру согласиться,
обещая, что Чарлз к ней не притронется. И так оно и случилось бы, если бы все
не изменилось в один прекрасный день… потому что она была такой нежной… милой…
И он страстно хотел ее.
Пусть они не были женаты, но таких чувств он не испытывал ни
к одной женщине. И ни с одной женщиной.
