– Не очень это веселая штука – война, верно,
любимая? – спросил Эдуар, наклоняясь и целуя ее. Он насквозь промок и
только сейчас пешком, под проливным дождем, вернулся из госпиталя. Но Виктория
почти привыкла к этому. За месяц ни на ком не осталось сухой нитки: одежда,
палатки, белье были постоянно влажны и пахли гнилью. – Ты, наверное,
чертовски устала от всего и хочешь домой?
Частью своей души он жаждал поскорее вернуть ее в привычное
окружение, где она будет в безопасности, но расстаться с ней не было сил. Он
нашел свою вторую половину, женщину, равную ему умом и отвагой, столь же
сильную и при этом утонченно-красивую. Они должны быть вместе.
– Теперь уже не знаю, где мой дом, – вымученно
улыбнулась Виктория, ложась рядом. Она отстояла шестнадцатичасовую смену и едва
держалась на ногах. – Я думала, мой дом там, где ты, – тихо
призналась она, и он снова ответил поцелуем.
– Ты права, дорогая, – согласился он и с интересом
спросил: – Ты уже рассказала своей сестре о нас?
Они постоянно обсуждали, стоит ли признаваться, но Виктория
опасалась шокировать сестру. Что ни говори, а они оба не свободны…
– Нет, но обязательно напишу. Да она и так знает. Она
всегда и все знает обо мне.
– Какая странная духовная связь! Мы с братом были очень
близки, но каждый жил своей жизнью.
Он любил беседовать с ней обо всем: о войне, политике,
искусстве, – и зачастую их мнения совпадали, поскольку Эдуар был по своим
убеждениям почти так же либерален, как Виктория. Почти, но не совсем. Он
считал, что суфражистки чересчур далеко заходят и вообще слишком разнузданны и
бесцеремонны, и часто повторял, что, если она объявит голодовку или примется
бегать по митингам, не миновать ей трепки.
– Мы с Оливией тоже разные, – вздохнула Виктория,
закуривая «Житан». Последнее время стало все труднее доставать папиросы, и
теперь приходилось делить одну на двоих. – Как две стороны одной монеты.
Иногда ощущаешь нечто вроде раздвоения личности.
– Возможно, так и есть, – поддразнил он,
придавливая ее к кровати своим телом и затягиваясь папиросой. – Когда я
получу вторую половину?
– Никогда, – заверила Виктория с озорной
усмешкой, – придется довольствоваться тем, что имеешь. Мы уже взрослые,
больше никаких подмен и подлогов.
Эдуар, снова засмеявшись, откатился от нее.
– Уверен, что твой муж будет счастлив это слышать,
бедняга, – лукаво заверил он. – Когда здешняя заваруха закончится,
тебе придется вернуться домой и все объяснить, хотя бы ради них, –
посоветовал он, и Виктория кивнула.
– Может, Оливия к тому времени решит, что лучше
оставить все как есть.
– Пожалуй. Все это с каждым месяцем становится все
сложнее распутать. Хорошо еще, что между ними нет никаких физических отношений,
если верить твоим словам. Но если она – точная твоя копия, позволь мне
усомниться. Вряд ли найдется мужчина, который смог бы устоять перед вами. Богу
известно, я сдался через неделю.
– А ты пытался сопротивляться? – промурлыкала она
с самым коварным видом, и Эдуар развел руками. Виктория ухитрялась выглядеть
соблазнительно даже в уродливой помятой униформе.
– Ни минуты, – честно признался он. – Одной
твоей улыбки достаточно, чтобы я растаял, любимая.
И несколько минут спустя он доказал правоту своих слов.
Позже Эдуар рассказал, что через несколько дней должен ехать
в Артуа, где уже началось англо-французское наступление. Правда, пока что
особых успехов не наблюдалось, да и французы ненавидели британского
командующего, сэра Джона Френча, и требовали заменить его своим
соотечественником. Англичане, со своей стороны, желали видеть на этом месте
сэра Дугласа Хейга, но серьезных попыток ни с той, ни с другой стороны не
предпринималось, и Эдуар пообещал отправиться в Артуа, чтобы поднять боевой дух
и участвовать в военном совете.
– Береги себя, дорогой, – сонно пробормотала
Виктория. Она хотела открыть ему тайну, но так устала, что даже не помнила, в
чем эта тайна заключалась, а утром его уже не было и ей пришлось возвращаться
на смену. Теперь она выдерживала без сна и отдыха по пятнадцать – восемнадцать
часов.
Жизнь в Нью-Йорке была куда спокойнее и приятнее, чем на
линии фронта, и октябрь выдался ясным и солнечным. Стояла необычайно теплая
погода, и Оливия с Чарлзом окунулись в светскую жизнь: несколько раз ездили к
Ван Кортлендам, ужинали с клиентами в «Дельмонико», а в конце месяца собирались
на бал к Асторам. Оливия была уже на четвертом месяце, и, хотя на взгляд
постороннего ничуть не изменилась, талия уже начала округляться, а под широкими
юбками прятался твердый налитой животик, который Чарлз любил гладить и
целовать. Он еще больше влюбился в жену и сейчас испытывал те же чувства, как
во время беременности Сьюзен. Виктория выглядела такой прелестной и милой, что
он глаз с нее не сводил. Став старше и дорого заплатив за счастье, Чарлз
научился еще больше ценить то, что дала ему судьба. Он страстно хотел девочку,
а Оливии было все равно, лишь бы дитя родилось здоровым.
Чарлз заставлял ее регулярно посещать доктора. И как-то даже
смущенно спросил, не стоит ли рассказать ему о выкидыше.
– Ему совершенно ни к чему это знать, –
пробормотала Оливия, заливаясь краской. Не могла же она объяснить Чарлзу, что
никакого выкидыша не было!
– Ошибаешься! В прошлый раз ты едва не истекла кровью!
А если все повторится? Или, чего доброго, ты снова потеряешь ребенка?
Оба смертельно этого боялись, и, если Оливия уставала,
немедленно ложилась отдохнуть, но чаще она пребывала в добром здравии и
прекрасном настроении. К тому же пока, несмотря на ужасы войны и жестокие
потери в Шампани и Артуа, Виктория оставалась живой и невредимой. Читая ее
письма, Оливия постоянно ощущала некое странное спокойствие, словно Виктория
наконец нашла то, что так долго искала. Она не упоминала про Эдуара, и все же
Оливия отчего-то сознавала, что сестра не одинока. Закрывая глаза и думая о
Виктории, она как бы переполнялась безбрежным умиротворением, ощущаемым
сестрой, таким же, в котором сама пребывала постоянно, ожидая ребенка от
Чарлза.
В ночь бала у Асторов она надела сиреневое шелковое платье и
горностаевое манто, подаренное отцом, узнавшим о том, что он скоро станет
дедом. Эдвард был на седьмом небе от радости, что дочь остепенилась и
образумилась. Всем и каждому видно, как они счастливы! Единственным горем
Эдварда оставалось таинственное исчезновение «Оливии», так и не вернувшейся к
концу лета. «Виктория», правда, уверяла, что получила от сестры весточку, в
которой та сообщала, что пребывает в одном из монастырей в Сан-Франциско и рано
или поздно воссоединится с семьей. Адрес свой она по-прежнему скрывала. И до
сих пор все поиски ни к чему не привели. В конце августа частные детективы
признались в полной неудаче и опустили руки. Но «Виктория» снова и снова
заверяла отца, что сестра жива и невредима, и не стоит волноваться. Она хочет
остаться в неизвестности. И следует уважать ее желание.
