Мэл заказал пиво, она — бокал красного вина.
— Вряд ли твоя мама одобряла прогулы.
— Разумеется, не одобряла, особенно, когда ей удавалось поймать меня на этом, что происходило довольно часто.
— Я случайно встретилась с ней вчера. Мы пили кофе.
Паркер увидела то, что, пожалуй, никогда прежде не видела. Малком Каванаф от изумления потерял дар речи.
— Вы… Она не упоминала.
— О, мы очень мило посидели. — Паркер невозмутимо открыла меню. — Ты должен пригласить меня на ужин.
— Мы ужинаем.
— Воскресный домашний ужин. — Паркер улыбнулась. — Ну, и кто испугался?
— Испугался — слишком сильно сказано. Считай, что получила приглашение, а о деталях договоримся. Ты здесь уже бывала?
— Ммм. Они подают печеные картофелины размером с футбольные мячи. Пожалуй, я возьму одну. — Паркер отложила меню. — Ты знал, что твоя мама иногда работала на моих родителей — дополнительная помощь на приемах.
— Да, знал. — Мэл, прищурившись, посмотрел ей в глаза. — Думаешь, это для меня проблема?
— Нет. Нет, конечно. Я думаю, что некоторых это напрягало бы, но ты не из них. Я не это имела в виду. Просто мне пришло в голову…
— Что?
— Что была какая-то связь между нами, когда мы еще были детьми.
Официантка принесла напитки, приняла заказ.
— Я как-то менял колесо твоей маме.
Паркер почувствовала, как сжалось сердце.
— Правда?
— Весной, перед тем, как смылся в Калифорнию. Она ехала домой, наверное, из загородного клуба. — Вспоминая ту картину, он глотнул пива. — На ней было такое платье, как будто летящее. При виде его мужчины надеются, что зима никогда не вернется. И по всему платью были рассыпаны бутоны роз. Красные бутоны роз.
— Я помню его, — прошептала Паркер. — Я представляю ее в этом платье.
— Она опустила крышу салона, и ее волосы были разлохмачены ветром. И на ней были такие большие темные очки. Я подумал, господи, она похожа на кинозвезду. В общем, воздух из шины выходил постепенно, и она заметила это, когда ехать дальше уже было нельзя. Она остановилась у обочины и вызвала техпомощь.
Я никогда не видел таких, как она. Таких красивых. Пока не встретил тебя. Я менял колесо, а она со мной разговаривала. Где я учился, что любил делать. А когда она узнала, что я сын Кей Каванаф, стала расспрашивать о маме. Она дала мне десять долларов сверх счета и похлопала по щеке. И когда я смотрел вслед ее машине, то думал, я помню, как думал: вот я и знаю, что такое красота. Настоящая красота.
Мэл снова поднял бокал с пивом, взглянул на печальное лицо Паркер.
— Я не хотел огорчать тебя.
— Ты не огорчил, — возразила она, хотя слезы жалили глаза. — Ты подарил мне новый кусочек воспоминаний. Иногда я безумно скучаю по родителям, и эти маленькие кусочки, маленькие картинки успокаивают. Теперь я вижу, как она в весеннем платье с бутонами разговаривает с парнишкой, который меняет ей колесо, с парнишкой, который только и ждет, как бы скорее удрать в Калифорнию. И ослепляет его своей красотой.
Паркер потянулась к Мэлу, накрыла ладонью его ладонь.
— Расскажи мне о Калифорнии, о том, что ты делал, когда туда добрался.
— Я добирался шесть месяцев.
— Расскажи мне.
Она узнала, что по большей части он жил в своей машине, хватался за любую работу, чтобы оплатить бензин, еду, редкую ночь в мотеле.
Мэл рассказывал о своей поездке, как о веселом приключении, и- Паркер верила ему, хотя прекрасно понимала, как трудно, как страшно бывало временами мальчишке вдали от дома.
Он работал на автозаправке в Питтсбурге, ремонтировал машины в Западной Вирджинии, а затем в Иллинойсе недалеко от Пеории. И так, подрабатывая, он продвигался через всю страну, видел то, что она, Паркер, никогда не видела и вряд ли увидит.
— А тебе не приходило в голову вернуться? Просто развернуть машину и поехать домой?
— Нет. Я должен был добраться до цели и сделать то, что наметил. В восемнадцать лет можно долго продержаться на упрямстве и гордости. И мне нравилась самостоятельность. Нравилось, что никто не следит за мной, выбирая момент, чтобы уколоть побольнее, мол, мы знали, что у тебя ничего не получится, что ты ни на что не годен.
— Твоя мама никогда бы…
— Не мама.
— А. — «Его дядя», — подумала она и больше ничего не сказала.
— Это долгая и некрасивая история. Давай лучше прогуляемся.
На оживленной главной улице они то и дело наталкивались то на ее знакомых, то на его. Ни те, ни другие не могли скрыть изумления и любопытства.
— Им интересно, как ты оказалась со мной, — весело заметил он, — или как я оказался с тобой.
— Им следует больше думать о своих делах, чем о чужих.
— В Гринвиче все думают о Браунах. Просто им приходится соблюдать осторожность, когда дело касается тебя.
— Меня? — искренне удивилась Паркер и хмуро посмотрела на него. — Почему?
— В твоем бизнесе неизбежно узнаешь много секретов. В моем тоже.
— Поясни.
— Представь, что человек отдал в ремонт машину, но не проверил, убрал ли все, не предназначеное для чужих глаз.
— Например?
— Это уже будет раскрытием тайны.
Паркер ткнула его локтем.
— Нет, если я не знаю, кто что оставил.
— Мы в мастерской соревнуемся, кто за месяц найдет больше женского бельишка. Победитель получает шесть банок пива.
— О. Хмм.
— Ты сама спросила.
Паркер подумала:
— Я могу тебя переплюнуть.
— Валяй.
— Однажды я нашла бюстгальтер Шантель — черные кружева, размер тридцать шесть-С — на ветке ивы у пруда, и в воде плавали такие же трусики.
— Что такое Шантель?
— Дизайнер белья. Ты разбираешься в машинах. Я разбираюсь в моде.
— В машинах и свадьбах есть нечто такое, — сказал Мэл, открывая пассажирскую дверцу, — что заставляет женщин сбрасывать белье. — Он ухмыльнулся, когда Паркер скользнула на сиденье. — Так что не стесняйся.
— Ты так добр.
Устроившись в его машине, Паркер подумала, что вечер удался. Она наслаждалась ужином, наслаждалась общением с Мэлом, ей удалось узнать о нем немного больше, хотя для этого ей и приходилось его немного подталкивать, задавать уточняющие вопросы. И она всего два раза извинилась, чтобы ответить на звонки клиентов.
— Большая свадьба в эти выходные, — заметил он.
— Две большие, две средние и скромный предсвадебный праздник для жениха с невестой в четверг вечером, сразу после репетиции. Плюс два приема на выезде.
