— Наверное, я не хочу… — Она всегда была с ним
честна. — Наверное, я не хочу больше того, чем имею. Мне хватает моей
пишущей машинки и стареньких халатов.
— Эл, это ужасно. Нельзя так себя растрачивать.
— Ничего не ужасно. Мне никогда не хотелось всей этой
сентиментальной ерунды. О детях и думать не могу без содрогания.
— Почему?
Джону это казалось нелогичным. Он считал, что люди должны
иметь детей, и сам на протяжении двадцати лет о них мечтал. Но сложилось так,
что пока их у него не было.
— Они требуют слишком много внимания, слишком
отвлекают. Мне пришлось бы отдавать всю себя. А я хочу отдавать себя книгам.
Поэтому я была бы никуда не годной матерью. Я понимаю, что это безумство, но
оно делает меня счастливой.
Джон рассмеялся:
— Ты всегда была чертовски откровенной. Знаешь, я хотел
еще тебе сообщить, что познакомился с потрясающей женщиной в связи с этим
делом. — Элоиза с интересом приподняла брови. — Она, правда, замужем
за французским бароном и совершенно недосягаема, как принцесса из сказки.
— Однако, я думаю, это лучше, чем твоя балерина.
— Конечно. Но она далеко и принадлежит другому. Тебе бы
она пришлась по душе. Она прелестна.
— В один прекрасный день ты найдешь себе подходящую
женщину. Только держись подальше от «творческих личностей». Жены из них никудышные.
По себе сужу!
Она грустно улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать его
на прощание.
— Не суди себя так строго. Мы оба были молоды.
— А ты был великолепен!
Элоиза поздоровалась со своим редактором, и они вместе вышли
из ресторана. Джон пожелал ей успешной работы над новой книгой, посадил в
такси, а сам пошел пешком обратно к себе в офис.
На работе его ждала приятная новость. Один из помощников
нашел Абрамсов в Сан-Франциско.
Джон ликовал. Прежние попытки разыскать Дэвида Абрамса не
увенчались успехом. В конце концов сыщики переключились на его жену, Ревекку, и
это дало результат.
Оказалось, что Абрамсы уехали из Лос-Анджелеса в начале
шестидесятых годов и направились в южные штаты, где принимали участие в маршах
Мартина Лютера Кинга, забастовках и избирательных кампаниях. Они оказывали
бесплатную юридическую помощь неграм в штатах Джорджия, Луизиана и Миссисипи, а
затем в Билоксе открыли юридическую консультацию.
Оттуда супруги переехали в Атланту и лишь в 1981 году снова
вернулись в Калифорнию, но Дэвид, после того как перенес серьезную операцию,
вышел на пенсию. Ревекка же занялась в Сан-Франциско адвокатской практикой,
специализируясь на защите женщин — участниц феминистского движения.
Помощник ничего не сказал Абрамсам о проводимом ими
расследовании. Джон предупреждал, что сам с ними встретится, если Меган будет
обнаружена.
Секретарша договорилась о встрече с Ревеккой Абрамс, и на
следующий день Джону предстояло лететь в Калифорнию.
Все складывалось прекрасно. Саша по-прежнему была в
гастрольном турне; можно было наконец осуществить кое-что, что он намеревался
сделать все последние дни. Знал, что должен это сделать. Это было связано с
тем, что он пытался объяснить Элоизе за ленчем, — с его навязчивыми
мыслями.
Без нескольких минут четыре он ушел с работы и на такси
поехал в телекомпанию, где при входе показал охраннику значок службы
безопасности и полицейское удостоверение. Этого хватило, чтобы его пропустили
внутрь.
Поднявшись в лифте наверх, Джон оказался в холле-приемной.
Сняв трубку одного из внутренних телефонов, он набрал номер Хилари. Секретарша
ответила, что у той совещание.
— В ее кабинете или наверху? — спросил Джон
уверенным тоном, на что секретарша незамедлительно сообщила:
— Она у себя. С мистером Бейкером.
— А когда освободится — неизвестно?
— Она сказала, что уходит в пять тридцать.
— Спасибо.
Джон положил трубку. Секретарша не имела понятия, кто
звонил, но решила, что это кто-то из руководства компании.
Хилари вышла ровно в пять пятнадцать. Джон сразу ее узнал,
еще до того, как секретарша в приемной вежливо с ней попрощалась:
— До свидания, мисс Уокер.
Хилари на ходу молча ей кивнула. Больше она, казалось,
никого в холле не замечала, в том числе и Джона, который последовал за ней в
лифт.
Стоя рядом с ней в кабине, Джон едва сдерживал волнение. Он
рассматривал каждую прядь ее блестящих черных волос, собранных в узел, видел
хрупкие плечи, изящную шею, чувствовал свежий аромат ее духов.
Походка у Хилари была уверенная и размашистая; когда Джон
случайно задел ее, выходя из лифта, она пронзила его взглядом своих зеленых
глаз, которые словно говорили: «Не тронь меня! Не смей даже подходить!»
На Мэдисон-авеню Хилари не стала ожидать такси и села в
автобус, на котором доехала до Семьдесят девятой улицы, затем прошла еще два
квартала в северном направлении.
Когда она скрылась в здании, где два этажа были заняты
медицинскими кабинетами, Джон решил, что она идет на прием к врачу. Он
терпеливо подождал на улице, после чего продолжил слежку. От врача Хилари на
такси отправилась в ресторан «Эйлен». Там ее ждала другая женщина. Джон сел за
соседний столик, чтобы хоть частично услышать их разговор. Собеседница Хилари
являлась известной ведущей телепрограмм; она выглядела очень расстроенной и
однажды даже всплакнула, Хилари же была невозмутима и смотрела на коллегу
грустно, но без сочувствия.
Когда дамы прощались на улице, Джон наконец вспомнил, что
ведущую со скандалом уволили с телевидения, когда он был в Париже, а теперь
она, видимо, либо просила у Хилари протекции, либо представляла свою версию
всей этой получившей широкую огласку истории. Вероятно, она надеялась, что
Хилари поможет ей восстановиться в Си-би-эй.
Но, судя по замкнутому выражению лица Хилари, неторопливо
шедшей по центральным улицам, история этой дамы ее мало тронула. Она всего раз
или два взглянула на витрины магазинов; несмотря на уверенный шаг, в ее
движениях было столько женственности, что Джон буквально не мог оторвать от нее
глаз.
В конце концов Хилари свернула на Семьдесят вторую улицу, к
реке и комплексу старых кирпичных особняков, расположенных на краю небольшого
парка.
Место было замечательное, однако Джону почему-то казалось,
что она живет здесь одна. Хилари как бы окружала аура одиночества, отрешенности
и неприступности.
Джон возвращался домой — его квартира была в нескольких
кварталах отсюда — и испытывал ту же жалость к ней, как и тогда, когда
просматривал папку с ее делом.
«Она живет так близко, — подумал он, — а все
равно, кажется, обитает в своем собственном мирке, мирке, заполненном почти
сплошь работой. Хотя, может, я и не вправе ее судить. Может, она все-таки
счастлива, может, у нее есть друг, которого она сильно любит? Правда,
обстоятельства ее прошлой и нынешней жизни говорят о том, что она одинока, не
любит и не любима».
