— Мы что-то все разнервничались. Наверно, и я не прав, и вы утомились. Вот — давайте попробуем это напиток. Отличная штука, не с Зиймалля, правда, а контрафактный с Гвелльхара. Но все равно — пьется отлично. Сделано по подлинному зиймалльскому рецепту… Вот, Аня, попробуйте.
Он плеснул немного в стеклянный бокал, хитро оплетенный металлической конструкцией в виде виноградной лозы. Аня пригубила. Она чуть запрокинула голову, пробуя букет, а потом сказала:
— Да нормальный такой вискарь, кстати. Розовый. В вин-hoйбочке дополнительно выдерживали, поди. «Дамский». С Гвилльхара, говорите? — От Класуса она повернулась к Эркки-ну. — Что, дядя Гендаль, оказывается, у вас на родине вовсю клепают наше бухло? Правда, говорят, сами гвелли не употребляют?
— Очень уж дорого, — пробурчал Эрккин. — Это по многу лет выдерживать в бочках или других емкостях. Ждать… Дело, может, и прибыльное, да только если поймают, сразу ММР обработают и продукцию, и тебя самого.
Аня расхохоталась:
— Помногу лет? Молодцы! И что, за такую добросовестную работу вас еще и «мымрами» травят? Нет, я слышала, что разрешен только тот алкоголь, что вывезен с Земли через ОАЗИ-Сы. А по мне, так и контрабандный вискарь — ничего. Отличный, я бы даже сказала. Вот, попробуй, Рома, что ты сидишь, как пень?
Рома — это я. В отличие от Рэмона Класуса, мое имя она предпочла сократить до какой-то земной клички, кажется.
Я налил себе. «Вискарь», так, кажется, она назвала? Сидящий рядом со мной Пес закончил жрать и теперь нахально наблюдал за мной. При этом он вооружился какой-то палочкой величиной никак не меньше Аниного мизинца и принялся ковыряться в своих зубищах. Я с трудом подавлял в себе бешенство. Навязали же скотину на мою голову! Если он еще будет вытирать пальцы о мой пеллий…
Я не стал доводить эту мысль до белого каления и сделал солидный глоток. Гм, недурно! Вкус немного иной, отличный от тех зиймалльских нектаров, которые я пил до этого. Плотный, насыщенный. Я покосился на Эрккина. Гвелль сопел, выковыривая кусок мяса из своего поганого зуба и разинув при этом пасть. Я смолчал. Да, смолчал, но нутром чувствовал, что не смогу удержать это молчание хоть сколько-нибудь долго. Не знаю, нарочно ли отец дал ему задание выводить меня из себя таким вот свинским образом, или у Пса, вопреки прозвищу, именно такая натура и есть — но я больше всего не переношу нечистоплотность и подобные манеры… Между тем Класус проговорил назидательно:
— Вы пейте, пейте. Алкоголь, как это именуют на Зиймал-ле, очень успокаивает нервы и способствует расширению сосудов. Главное — не перебарщивать.
— Это точно, эге! — пробубнил Эрккин, продолжая прочищать свои челюсти. — Да вы, значит, лучше ему много не давайте. А то он, как напьется, буен становится. Арранты ведь пить не умеют, Троллоп меня раздери. Как насосутся пойла зиймалльского, так хоть рядом не сиди.
Я запыхтел. Какая сволочь!..
Класус сказал совершенно непозволительным поучительным тоном:
— Да, да. Это верно. У нас нет традиции употребления подобных напитков. Собственно, землякам Ани в искусстве отравлять свои организмы нет равных в Галактике, наверно. Но с того времени, как адмирал Гальенно открыл миссию Избавления на Зиймалль-ол-Дез, арранты тоже изрядно навострились в умении отравлять свои организмы разными сортами зиймалльской водички. Особенно это касается… — он посмотрел на меня в тот момент, когда я, заведомо нервничая и тиская пальцами бокал, приноровился уже оприходовать очередную порцию виски, — молодежи.
Я мотнул головой и ответил раздраженно, ни на кого не глядя:
— Уж позвольте мне, Класус, самому решать, как и чем отравлять свой организм. Молодой организм! А напиток у вас хорош, — продолжал я с веселой злостью, нагло глядя ему прямо в лицо, — что, больше нет? А то бутылочка иссякнет, знаете ли! Да и Аня, верно, меня поддержит.
У Класуса еле заметно дрогнули углы рта. Но он не успел мне ответить. Потому что опять встрял Гендаль Эрккин. Он разве что не со скрежетом почесал свое заросшее густой щетиной горло и сказал небрежно:
— Да ладно, Рэм, оттягивать на соседа. Просто он, верно, больше тебя Ане понравился, вот ты и бултыхаешься. А че? Ты еще зеленый против него. И не пей, а то опять одуреешь, как сам знаешь где. (И все это он говорит в присутствии и зиймалльской девушки, и этого сладкоречивого Класуса!) Эге. А твой кот, кажется, нагадил ей в сумку. Воняет вон как.
И он пнул Меха так, что бедный котяра отлетел шага на три, шмякнулся о стену и сполз на пол с полным возмущения и обиды воплем.
Ну все!!!
Мое терпение лопнуло. Я подскочил, словно меня ужалил бешеный буррит, и, схватив с металлического пола климат-камеру кота, из которой мой питомец давно сбежал, в ярости швырнул в Эрккина. Эта сволочь мотнула башкой, уклоняясь, и массивный ящик, пролетев мимо, с грохотом бухнул в переборку.
— Да как ты смеешь со мной так разговаривать и так себя вести, урод?! — в бешенстве завопил я, брызгая слюной. — Ты, жалкое ничтожество, вонючка, который даже за столом, лопая свою жратву, рыгает и портит воздух! Засранец, скотина, тварь! Ты вообще хоть понимаешь, что тебе за счастье со мной в одном помещении находиться, ушлепок каторжный?..
Тут я осекся. В глазах Гендаля Эрккина, Пса с Гвелльхара, вдруг появилось что-то звериное, бессмысленно-свирепое, скулы отвердели, а на мощной шее веревками вспухли жилы. Он сжал кулаки. Неожиданно Аня поднялась со своего места и объявила следующее:
— Вот что, мужчины. Вы тут можете выяснять отношения и дрессировать своего кота… кстати, он на самом деле… уф! (Да, запах пошел — не ошибешься!) А я пока пойду прогуляюсь.
Она вышла, и я уже не смотрел ей вслед и не наблюдал великолепного танца ее бедер при ходьбе, потому что бешенство вытеснило все остальные чувства. Я остался наедине с двумя соседями, каждый из которых раздражал меня по-своему. Эрк-кин вызывал у меня крепкое, словно основательно выдубленная шкура животного, и так же скверно, по-звериному пахнущее отвращение. Остро инстинктивное, не основанное на каких-то конкретных причинах. Совсем другое дело — Рэмон Класус, этот экзотический персонаж в ладно пригнанной по фигуре одежде, весь такой приглаженный, причесанный, с круглым лицом и круглой речью, без единого острого угла и характерной черты. И если в Эрккине меня не устраивало именно это намеренное выпячивание застарелых грубых привычек, нежелание как-то поступаться своими свинскими принципами — то Класус, кажется, тем и бесил, что у него не наблюдалось ни принципов, ни отличительных особенностей, ни каких-либо выпуклых черт вообще. Смазанный, неяркий тип, способный убалтывать длинными, красивыми и круглыми словами, от которых рано или поздно начинала кружиться голова.
— Ты вот что, — сурово сказал Эрккин, и я невольно попятился. — Ты вот что, малец. Ты мне не хами. Тебя мне твой отец вверил, и я за тебя в ответе. Даже если пользы твоей ради мне тебя покалечить придется, то все равно это мой долг, понял? А долг прежде всего, понятно тебе? Я нарочно говорю при постороннем, ты на него не косись так дико, ясно?
