– Точно. К тому же я подозреваю, что если в один
прекрасный день я подъеду к дому на «роллс-ройсе», моя экономка тут же
уволится. Она и так уж возмущена всем этим «безобразием», которое висит у меня
на стенах. Как-то я повесил было прекрасную французскую ню, так она ее сняла,
как только я уехал из Кармела. Вернувшись домой, я нашел картину завернутой в
простыню. Пришлось увезти ее обратно в город.
Динна снова рассмеялась. Бен отпер машину и галантно
распахнул перед дамой дверцу.
Он привез Динну в итальянский ресторанчик, спрятавшийся в
тихом переулке недалеко от залива. Большую часть обеда они говорили об
искусстве. Динна рассказывала о времени, когда они с отцом колесили по Европе и
Америке, жадно пожирая сокровища каждого музея, который попадался им по пути.
Бен рассказал, как учился сначала у деда, потом у отца, перенимая их знания в
области искусства, как посещал вместе с ними знаменитые аукционы в Лондоне,
Париже и Нью-Йорке.
– Признаться, я никогда не думал, что войду в этот
бизнес, – закончил он.
– Но почему?
– Мне хотелось заниматься чем-нибудь поинтереснее.
Например, стать шпионом или участвовать в родео. О том, чтобы стать шпионом, я
мечтал лет до девяти, но дед заявил, что это нереспектабельное занятие. Честно
говоря, иногда я сомневаюсь в респектабельности и нашего бизнеса. Когда я
поступил в колледж, мне хотелось стать кем-то вроде детектива, точнее
специалистом, который распознает подделки картин. Некоторое время я даже
занимался этим, но почему-то очень часто я не мог распознать фальшивки.
Надеюсь, сейчас я стал разбираться в искусстве лучше.
Динна улыбнулась. Если судить по тому, что она видела в
галерее и в доме Бена в Кармеле, в искусстве он действительно разбирается.
– Скажите, сколько лет вы замужем? – вдруг спросил Бен.
Столь личный вопрос, да еще и заданный так неожиданно,
удивил Динну. До сих пор он ни о чем таком не спрашивал.
– Восемнадцать лет. Я вышла замуж, когда мне было
девятнадцать.
– Значит, вам...
Бен изобразил, будто считает на пальцах. Динна засмеялась.
– В ноябре исполнится ровно сто лет и три года. Он
нахмурился.
– Неправильно, у меня получается сто два.
– Ну и хорошо. А вы? Вы когда-нибудь были женаты?
– Один раз и недолго. – Бен отвел взгляд. – Боюсь, что
в людях я тоже не очень-то умею распознавать фальшивки. Она мастерски водила
меня за нос, а я был совершенно счастлив. А потом все кончилось.
Он улыбнулся и снова встретился взглядом с Динной.
– У вас не было детей?
– Нет. Это единственное, о чем я жалею. Мне бы хотелось
иметь сына.
– Мне тоже.
Уловив в голосе Динны грустные нотки, Бен всмотрелся в ее
лицо.
– Но у вас есть прекрасная дочь.
– У меня было еще два сына, но оба умерли сразу после
рождения.
Это было слишком серьезное и важное сообщение, совсем не
подходящее для застольной беседы с малознакомым мужчиной. Но Бен только
всмотрелся в ее глаза – и прочел в них то, что хотел узнать.
– Мне очень жаль.
– Мне тоже было жаль. А потом, когда родилась Пилар,
для нас это было чем-то вроде удара. Во французских семьях, знаете ли,
новорожденных девочек не встречают аплодисментами.
Казалось, Бена ее слова позабавили.
– А вам нужны были аплодисменты?
– Как минимум. – Динна наконец улыбнулась. – Но лучше
литавры. И военный парад.
– Вас трудно в том упрекнуть. Пилар была третьим
ребенком? – Динна кивнула. – Вы с ней очень близки?
Бен думал, что мать и дочь должны быть близки, и очень
удивился, когда услышал, что это не так.
– Сейчас – нет, но когда-нибудь мы снова станем ближе.
Сейчас же Пилар разрывается между двумя культурами, она ведь и американка, и
француженка. Иногда ей приходится тяжело.
– Быть пятнадцатилетним вообще нелегко. – Бен с
содроганием вспоминал, какой была в этом возрасте его сестра. – Она похожа на
вас?
Он не настолько хорошо разглядел девочку на картинах Динны,
чтобы судить, насколько они похожи.
– Нисколько. Пилар – копия отца. Она очень хорошенькая.
– Как и ее мать.
Динна помолчала, потом улыбнулась и сказала:
– Благодарю вас, сэр.
Разговор снова перешел на темы искусства. Бен старался не
касаться болезненных или слишком личных вопросов, но временами Динна не была
уверена, что он ее слушает. Казалось, он постоянно наблюдает за ней и глазами
говорит совсем не то, что языком. Они засиделись допоздна, в полночь ресторан
стал закрываться, и их попросили уйти.
Бен привез Динну снова к тому месту, где стоял ее «ягуар».
Выходя из машины, Динна улыбнулась:
– Я чудесно провела вечер.
– Я тоже.
Больше Бен ничего не добавил. Включая зажигание, Динна
посмотрела на него в зеркало заднего вида. Бен помахал рукой, повернулся и
пошел к своей машине, засунув руки в карманы и опустив голову, словно в
задумчивости.
* * *
Поздно ночью, когда Динна уже легла в кровать и выключила
свет, раздался телефонный звонок. Ей не хотелось брать трубку, но короткие
частые гудки указывали на то, что звонок междугородный.
– Динна? Звонил Марк.
– Здравствуй, дорогой, ты где?
– В Риме. Если я тебе понадоблюсь, я в отеле «Хасслер».
У тебя все в порядке?
Связь была очень плохая, и голос Марка был едва слышен.
– У меня все хорошо. Как ты оказался в Риме?
– Что? Я тебя не слышу...
– Я спросила, почему ты в Риме?
– Я здесь по делу Салко. Но в эти выходные я смогу
навестить Пилар.
– Передай ей от меня привет.
Динна сидела на кровати, не зажигая света. Чтобы Марк ее
расслышал, ей приходилось кричать.
– Я тебя не слышу!
– Я сказала, передай ей привет и скажи, что я ее люблю!
– Хорошо. Непременно. Тебе хватает денег?
– Да, хватает.
Некоторое время в трубке был слышен только треск, потом
Динна расслышала голос, но разобрать слова было невозможно.
– Я тебя люблю!
По какой-то необъяснимой причине Динна испытала острую
потребность сказать Марку эти слова и услышать от него в ответ то же самое. Ей
нужно было почувствовать связь с ним, но Марк, казалось, был бесконечно далек.
– Марк, я тебя люблю!
