Динна облокотилась о перила и подперла рукой подбородок. В
бухту медленно входило грузовое судно. Глядя на него, она невольно вздохнула.
– Мама, тебе здесь не холодно?
Голос дочери был таким же ледяным, как плитки пола. Пилар
разговаривала с ней как с ненормальной, которой взбрело в голову выйти на
террасу в халате, да еще и босиком. Динна бросила еще один взгляд на корабль и,
улыбнувшись, медленно повернулась к дочери.
– Вообще-то нет, мне здесь нравится. Кроме того, я не
нашла своих шлепанцев.
Обращаясь к дочери, Динна сохраняла на лице улыбку и
смотрела прямо в ее сияющие голубые глаза. Пилар являла собой полную
противоположность матери. У нее были белокурые волосы самого светлого
золотистого оттенка и невероятно голубые, словно переливающиеся, глаза, а ее
нежная кожа как будто светилась изнутри. Пилар была почти на голову выше матери
и во всем, в чем только возможно, была копией Марка-Эдуарда. Однако она не
обладала присущей ему аурой власти, это должно прийти позже, и если Пилар
хорошо усвоила уроки бабушки и многочисленных теток, то она научится скрывать
свою властность так же умело, как они. Марк-Эдуард был далеко не столь искусен
в этом умении, да у него и не было в этом необходимости, ведь он мужчина. Но
женщинам Дюра полагалось играть тоньше. Сейчас Динна уже мало что могла с этим
поделать, разве что держать Пилар подальше от родных, но и это было бы
бесполезно. И сама Пилар, и Марк, и бабушка – все они совместными усилиями
устраивали так, чтобы девочка проводила почти все время в Европе. И сходство
Пилар с бабушкой не было простым подражанием, оно основывалось на чем-то глубинном,
что было у нее в крови. Динне оставалось только смириться с тем, чего она не в
силах была изменить. Она и смирилась, но не переставала удивляться тому,
насколько горько и болезненно ее разочарование. Не было ни единой минуты, когда
бы она оставалась равнодушной, когда бы ей было все равно. Она постоянно остро
чувствовала потерю Пилар. Всегда.
И вот сейчас Динна улыбнулась и посмотрела на ноги дочери –
на них были те самые пропавшие шлепанцы.
– Я вижу, их нашла ты.
Динна шутила, но в ее глазах застыла непроходящая боль.
Страдание, которое она старалась скрывать под маской юмора.
– Это что, юмор, мама? Мне положено засмеяться? – Было
раннее утро, около половины восьмого, а на лице Пилар уже появилось
воинственное выражение. – Я не нашла ни одного приличного свитера, а мою черную
юбку, которую ты отдала портнихе, еще не принесли обратно.
Очень серьезное обвинение. Пилар отбросила назад длинные
прямые волосы и сердито посмотрела на мать. Ее ярость всегда удивляла Динну,
она не могла понять, что это. Подростковое неповиновение? Или девочка просто не
желала делить с ней Марка? Если так, то тут Динна ничего не могла поделать. Во
всяком случае, сейчас. Возможно, когда-нибудь позже, лет через пять, ей еще
представится возможность вернуть дочь, стать ей другом. Динна жила этой мыслью,
надежда все же не покидала ее.
– Юбку вчера привезли, она висит в гардеробе в холле. А
свитера уже лежат в твоем чемодане. Маргарет вчера их упаковала. Ну что, это
решает твои проблемы?
Динна говорила с дочерью мягко: несмотря ни на что, Пилар
была и навсегда останется ребенком ее мечты, даже если эти самые мечты
рассыпались в прах.
– Мама! Ты меня не слушаешь! – Динна на минутку
отвлеклась, и Пилар тут же заметила это и пронзила ее взглядом. – Я спросила,
куда ты дела мой паспорт.
Зеленые глаза Динны встретились с голубыми глазами Пилар и
несколько мгновений удерживали их взгляд. Динне хотелось что-нибудь сказать,
что-то правильное, но она ответила только:
– Твой паспорт у меня, я отдам его тебе в аэропорту.
– Я вполне в состоянии сама о себе позаботиться.
– Нисколько в этом не сомневаюсь. – Динна вернулась в
студию, избегая встречаться взглядом с дочерью. – Завтракать будешь?
– Позже, сначала мне нужно вымыть голову.
– Я попрошу Маргарет подать тебе завтрак в спальню.
– Отлично.
Пилар ушла. Унеслась, как яркая стрела юности, снова, в
который уже раз, пронзив сердце Динны. Как мало нужно для того, чтобы причинить
ей боль. Пилар не сказала ничего особенного, но Динну больно ранила пустота, которая
стояла за ее словами. Она чувствовала, что должно быть что-то еще, не для того
же люди заводят детей, чтобы в конце концов получить от них такое вот
отношение. Иногда Динна спрашивала себя, как бы сложились ее отношения с
сыновьями. Может быть, дело не в детях вообще, а конкретно в Пилар? Возможно,
девочке оказалось не по силам разрываться между двумя странами, двумя мирами?
На письменном столе негромко зажужжал телефон. Динна
вздохнула и села за стол. Звонок внутренний, наверняка это Маргарет – интересуется,
не подать ли ей кофе в студию. Когда Марк бывал в отъезде, Динна часто ела одна
в студии. Но когда он бывал дома, то совместный завтрак был своего рода
ритуалом, а зачастую это был единственный раз за день, когда они ели вместе.
– Слушаю.
Мягкие нотки в голосе Динны придавали оттенок нежности
всему, что она говорила.
– Динна, мне нужно позвонить в Париж, так что я спущусь
к завтраку не раньше, чём через пятнадцать минут. Прошу тебя, напомни Маргарет,
что я люблю яйца жареными, а не сгоревшими дочерна. Газеты у тебя?
– Нет, наверное, Маргарет положила их для тебя на стол.
– Ладно.
Ни «как дела, как спалось?., я люблю тебя», ни даже «доброе
утро». Газеты, черная юбка, паспорт – только это их интересует. На глаза Динны
навернулись слезы. Она быстро стерла их тыльной стороной ладони. Марк и Пилар
ведут себя так не со зла, им так проще, вот и все. Но почему никого из них не
интересует, где ее черная юбка, где ее шлепанцы, как продвигается еепоследняя
картина? Закрывая за собой дверь студии, Динна с сожалением оглянулась на
мольберт. Ее день начался.
Услышав шуршание газет в столовой, Маргарет вышла из кухни,
как обычно, улыбаясь.
– Доброе утро, миссис Дюра.
– Доброе утро, Маргарет.
Как и всегда, все делалось вежливо и четко. Приказы
отдавались приятным тоном и с улыбкой, газеты были аккуратно разложены в
порядке важности, на стол был немедленно поставлен кофе в кофейнике лиможского
фарфора, принадлежавшем раньше матери Марка, занавески были отдернуты, погода
была оценена, каждый занял свое место и надел свою маску. Новый день начался.
Динна пила кофе из чашки в голубой цветочек и просматривала
газету, потирая ступни о ковер, чтобы согреть их после холодных плиток террасы.
По утрам, с распущенными волосами и с широко раскрытыми глазами, она казалась
совсем юной, ее кожа была такой же чистой, как кожа Пилар, руки ее оставались
такими же нежными, как и двадцать лет назад. Она не выглядела на свои тридцать
семь, ей можно было дать лет на десять меньше. Ее манера поднимать голову во
время разговора, блеск глаз, улыбка, которая появлялась на лице словно радуга
на небе, – вот что помогало ей выглядеть моложе. В середине дня, в строгом
костюме, с волосами, уложенными в элегантный пучок, с царственной осанкой, она
будет выглядеть даже старше своих лет. Но по утрам, еще не обремененная ни
единым символом, Динна просто была самой собой.
