"Чувствую себя страшно подавленным, словно жизнь покидает меня. Держусь только мыслью о Кондафорде. Интересно, что сказал бы старый Фоксхем, увидев, как я лечу мулов? От снадобья, которым я их пользую, ощетинился бы бильярдный шар, но оно помогает. Творец был явно в ударе, изобретая желудок мула. Ночью видел сон: стою в Кондафорде на опушке, фазаны летят мимо целой стаей, а я никакими силами не могу заставить себя спустить курок. Какой-то жуткий паралич! Постоянно вспоминаю старика Хэддона. "А ну-ка, мистер Берти, лезьте туда и хватайте его за башку!" Славный старый Хэддон! Вот это был характер. Дождь прекратился – в первый раз за десять дней. Высыпали звёзды.
Остров, корабль и луна в небесах.
Редкие звёзды, но как они ясны!..
Только бы уснуть!.."
VIII
Тот неистребимый беспорядок, который присущ любой из комнат старого английского поместья и отличает его от всех загородных домов на свете, был в Липпингхолле особенно ощутим. Каждый устраивался у себя в комнате так, словно собирался обосноваться в ней навсегда; каждый немедленно привыкал к атмосфере и обстановке, делающей её столь непохожей на соседние. Никому даже не приходило в голову, что помещение следует оставить в том виде, в каком его застали, ибо никто не помнил, как оно выглядело. Редкая старинная мебель стояла вперемежку со случайными вещами, приобретёнными ради удобства или по необходимости. Потемневшие и порыжелые портреты предков висели рядом с ещё более потемневшими и порыжелыми голландскими и французскими пейзажами, среди которых были разбросаны восхитительные старинные олеографии и не лишённые очарования миниатюры. В двух комнатах возвышались красивые старинные камины, обезображенные кое-как приделанными к ним современными каминными решётками. В тёмных переходах вы то и дело натыкались на неожиданно возникающие лестницы. Местоположение и меблировку вашей спальни было трудно запомнить и легко забыть. В ней как будто находились бесценный старинный ореховый гардероб, кровать с балдахином, также весьма почтенного возраста, балконное кресло с подушками и несколько французских гравюр. К спальне примыкала маленькая туалетная с узкой кушеткой и ванная, порой изрядно удалённая от спальни, но непременно снабжённая ароматическими солями. Один из Монтов был адмиралом. Поэтому в закоулках коридоров таились старинные морские карты, на которых изображены драконы, пенящие моря. Другой Монт, дед сэра Лоренса и седьмой баронет, увлекался скачками. Поэтому на стенах была запечатлена анатомия чистокровной лошади и костюм жокея тех лет (1860—1883). Шестой баронет, занимавшийся политикой, благодаря чему он и прожил дольше остальных, увековечил ранневикторианскую эпоху – жену и дочь в кринолинах, себя с бакенбардами. Внешний облик дома напоминал о Реставрации, хотя на отдельных частях здания лежал отпечаток времени Георгов и – там, где шестой баронет дал волю своим архитектурным склонностям, – даже времени Виктории. Единственной вполне современной вещью в доме был водопровод.
Когда в пятницу утром Динни вышла к завтраку, – начало охоты было назначено на десять часов, – трое дам и все мужчины за исключением Халлорсена уже сидели за столом или прохаживались около буфета. Она легко опустилась на стул рядом с лордом Саксенденом, который чуть приподнялся и поздоровался:
– Доброе утро!
– Динни! – окликнул её стоявший у буфета Майкл. – Кофе, какао или оршад?
– Кофе и лососину, Майкл.
– Лососины нет.
Лорд Саксенден вскинул голову, пробурчал: – Лососины нет?" – и снова принялся за колбасу.
– Трески? – спросил Майкл.
– Нет, благодарю.
– А вам что, тётя Уилмет?
– Рис с яйцом и луком.
– Этого нет. Почки, бекон, яичница, треска, ветчина, заливное из дичи.
Лорд Саксенден поднялся, пробормотал: "А, ветчина!" – и направился к буфету.
– Динни, выбрала?
– Будь добр, Майкл, немного джема.
– Крыжовник, клубника, чёрная смородина, мармелад?
– Крыжовник.
Лорд Саксенден вернулся на своё место с тарелкой ветчины и, уписывая её, стал читать письмо. Динни не очень ясно представляла себе, как он выглядит, потому что рот у него был набит, а глаз она не видела. Но ей казалось, что она понимает, чем он заслужил своё прозвище. Лицо у Бантама было красное, короткие усики и шевелюра начинали седеть. За столом он держался необыкновенно прямо. Неожиданно он обернулся к ней и заговорил:
– Извините, что читаю. Это от жены. Она, знаете ли, прикована к постели.
– Как я вам сочувствую!
– Ужасная история! Бедняжка!
Он сунул письмо в карман, набил рот ветчиной и взглянул на Динни. Она нашла, что глаза у него голубые, а брови темнее, чем волосы, и похожи на связку рыболовных крючков. Глаза его слегка таращились, словно он собрался во всеуслышание объявить: "Вот я какой! Вот какой!" Но в эту минуту девушка заметила входящего Халлорсена. Он нерешительно, осмотрелся, увидел Динни и подошёл к свободному стулу слева от неё.
– Мисс Черрел, – осведомился он, кланяясь, – могу я сесть рядом с вами?
– Разумеется. Если хотите есть, все в буфете.
– Это кто такой? – спросил лорд Саксенден, когда Халлорсен отправился на фуражировку. – По-моему, он американец.
– Профессор Халлорсен.
– Вот как? Тот, что написал книгу о Боливии? Да?
– Да.
– Интересный малый.
– Мужчина с большой буквы.
Лорд Саксенден удивлённо уставился на девушку:
– Попробуйте ветчины. Я когда-то знавал вашего дядю. В Хэрроу, если не ошибаюсь.
– Дядю Хилери? – переспросила Динни. – Да, он мне рассказывал.
– Мы с ним однажды заключили пари на три порции клубничного джема, кто скорей добежит с холма до гимнастического зала.
– Вы выиграли, лорд Саксенден?
– Нет. И до сих пор не расплатился с вашим дядей.
– Почему?
– Он растянул себе связки, а я вывихнул колено. Он ещё кое-как доковылял до зала, а я свалился и не встал. Мы оба проболели до конца семестра, потом я уехал. – Лорд Саксенден хихикнул. – Так я и должен ему до сих пор три порции клубничного джема.
– Я думал, что у нас в Америке завтраки плотные. Но оказывается, это пустяки в сравнении с вашими, – сказал Халлорсен, усаживаясь.
– Вы знакомы с лордом Саксенденом?
– Лорд Саксенден? – переспросил Халлорсен и поклонился.
– Как поживаете? У вас в Америке нет таких куропаток, как у нас, а?
– Нет. Полагаю, что нет. Я мечтаю поохотиться на этих птиц. Дивный кофе, мисс Черрел.
– Да, – подтвердила Динни. – Тётя Эм гордится своим кофе.
Лорд Саксенден поплотнее устроился на стуле:
