– Неужели я была таким чертёнком?
– Да. Скажи, нет ли способа укорачивать собак?
Леди Монт обернулась к светло-рыжей охотничьей собаке, которая лежала на коврике:
– У Бонзо слишком длинное туловище.
– Я вас предупреждала, тётя Эм, когда он был ещё щенком.
– Да, но я не замечала этого, пока он не начал гоняться за кроли ками. Он не может влезть к ним в нору. И потом у него из-за этого такой беспомощный вид. Ну, Динни, что же нам делать, раз мы не в состоянии плакать?
– Наверно, смеяться, – вздохнула Динни.
XXXIII
Её отец и сэр Лоренс не вернулись к обеду, мать не вставала с постели, Клер осталась у знакомых, и Динни пообедала вдвоём с тёткой.
– Тётя Эм, вы не возражаете, если я съезжу к Майклу? – спросила девушка, покончив с едой. – Флёр тут выдвинула одно положение.
– При чём здесь положение? – удивилась леди Монт. – До марта ещё далеко.
– Речь идёт не о её состоянии, тётя, а об одной мысли, которая пришла ей в голову.
– Почему бы ей так прямо и не сказать?
И, вынеся этот приговор излишней вычурности речи, леди Монт позвонила.
– Блор, такси для мисс Динни. Блор, когда вернётся сэр Лоренс, доложите мне. Я хочу принять горячую ванну и вымыть голову.
– Да, миледи.
– Ты моешь голову, когда тебе грустно, Динни?
Направляясь в этот мрачный туманный вечер на Саут-сквер, Динни была в таком отчаянии, какого ей ещё не довелось испытывать. При мысли, что Хьюберт томится в тюремной камере, что он оторван от жены через три недели после свадьбы, что ему угрожает разлука, которая может стать вечной, и участь, о которой страшно даже подумать, и что виной всему нелепая щепетильность властей, не желающих поверить его слову, страх и гнев разливались в душе девушки, как нерастраченный зной в предгрозовом воздухе.
Она застала у Флёр свою тётку – леди Эдисон. Обе были погружены в обсуждение различных ходов и комбинаций. Боливийский посол находился в отпуске после болезни, и его замещал один из атташе. По мнению леди Элисон, это осложняло задачу, так как последний, вероятно, побоится взять на себя ответственность. Тем не менее она берётся устроить завтрак, на который пригласит Флёр и Майкла, а если Динни угодно, то и её. Динни покачала головой: она разуверилась в своём умении уламывать государственных мужей.
– Если уж вы и Флёр не уладите дело, тётя Элисон, то я и подавно. Вот Джин – та бывает совершенно неотразима, когда ей это нужно.
– Она только что звонила, Динни, и просила передать, чтобы вы зашли к ней, если будете сегодня в наших краях; если нет, она вам напишет.
Динни поднялась:
– Я пошла.
Она торопливо миновала окутанную туманом набережную и свернула в квартал, застроенный доходными домами, в одном из которых Джин сняла квартиру. Мальчишки газетчики на углу выкрикивали самые животрепещущие новости дня. Динни решила посмотреть, занялась ли пресса делом её брата, купила газету, остановилась под фонарём и развернула её. Вот оно: "Британский офицер под судом. Выдача по обвинению в убийстве". Как мало внимания обратила бы Динни на такой заголовок, если бы он не касался её брата! То, что означало смертную муку для неё самой и её родных, было для публики лишь щекочущей нервы забавой. Несчастье ближнего – развлечение для толпы, источник дохода для прессы. У человека, продавшего ей газету, было худое лицо, заношенная одежда и хромая нога, и девушка, осушая до последней капли жертвенную чашу своей горечи, вернула ему газету и дала шиллинг. Остолбеневший газетчик выпучил глаза, раскрыл рот. Дай бог, чтобы она принесла успех хоть ему!
Динни поднялась по лестнице. Квартира находилась на третьем этаже. У дверей в погоне за собственным хвостом вертелась большая чёрная кошка. Она раз шесть повернулась на одном месте, села, подняла заднюю лапу и начала её вылизывать.
Джин сама открыла дверь. Динни застала невестку в самый разгар приготовлений к отъезду: через руку Джин была переброшена пара комбинаций. Динни расцеловалась с ней и осмотрелась. Она была здесь в первый раз. Двери крошечной гостиной, спальни, кухни и ванной распахнуты; стены выкрашены светло-зелёной клеевой краской; пол выстелен тёмно-зелёным линолеумом. Обстановка скромная: двуспальная кровать, несколько чемоданов; обеденный стол и два кресла в гостиной; кухонный столик, стенной шкафчик с солями для ванны; ни ковров, ни картин, ни книг; на окнах – набивные ситцевые занавески; во всю стену спальни – гардероб, откуда Джин уже вынула платья, свалив их кучей на кровати. Воздух лучше, чем на лестнице, – пахнет кофе и лавандой.
Джин уложила комбинации.
– Выпьем кофе, Динни? Я только что сварила.
Она налила две чашки, положила сахару, подала одну Динни вместе с пачкой сигарет, указала ей на одно из кресел и опустилась в другое сама.
– Тебе передали мою просьбу? Рада, что ты пришла: не надо писать. Терпеть не могу писанины.
Её хладнокровие и невозмутимость казались Динни настоящим чудом.
– Ты видела Хьюберта?
– Да. Там довольно удобно. Ему дали книги и бумагу. Можно получать еду из дома, но курить не разрешается. Надо об этом похлопотать. По английским законам, Хьюберт покамест так же невиновен, как сам министр внутренних дел, а разве есть закон, запрещающий министру курить? Я больше не увижу его, а ты ведь пойдёшь к нему, – передай привет от меня особо и захвати с собой сигареты на случай, если разрешат.
Динни удивлённо уставилась на неё:
– А куда же ты?
– Вот потому я и хотела повидаться с тобой. О том, что услышишь, никому ни слова. Обещай, что будешь всем беззастенчиво врать, иначе ничего не скажу.
Динни решительно сказала:
– Ручаюсь, как говорится, головой. Выкладывай.
– Завтра я уезжаю в Брюссель. Ален – сегодня. Отпуск ему продлён по неотложным семейным обстоятельствам. Мы просто хотим приготовиться к худшему – вот и всё. Я должна срочно научиться летать. Если буду подниматься в воздух три раза в день, трёх недель мне хватит. Наш адвокат гарантировал нам самое малое три недели. Он, конечно, ни о чём не знает. Никто ничего не должен знать, кроме тебя. У меня к тебе просьба.
Джин поднялась и достала из сумочки небольшой предмет, завёрнутый в папиросную бумагу:
– Мне нужно пятьсот фунтов. Говорят, там можно купить хорошую подержанную машину по дешёвке, но остальное тоже будет нелишним.
Взгляни, Динни: это старинная фамильная штучка. Она стоит кучу денег. Заложи её за пятьсот. Если столько под заклад не дадут, продай. Закладывай или продавай от своего имени, обменяй английские деньги на бельгийские и вышли их мне до востребования в Брюссель, на главный почтамт. Нужно умудриться проделать все это в три дня.
Джин развернула пакет и показала старомодную, но очень красивую изумрудную подвеску.
