– Я сейчас, – только приведу себя в порядок, – предупредила женщина и скрылась в дверях.
Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живёт эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.
– Ну, – раздался позади неё голос женщины, – не думаю, что нам приведётся встретиться, но всё-таки скажу: вы – молодчага.
Динни подняла на неё глаза:
– Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего не было?
– Ясное дело, – подтвердила женщина.
– Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег – просто ужасно.
Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.
– Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, – замялась женщина.
– А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни сунула в неё деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже собралась удирать, как вдруг та воскликнула:
– Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду! Да, пойду домой и отосплюсь.
Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что её тоска потеряла свою остроту. Надо спешить, – до Маунт-стрит не близко. Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город, в небе стали видны звёзды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла вдоль решётки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение становилось всё оживлённее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет для неё Лондон, если отнять у неё Уилфрида и надежду на встречу с ним.
Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперёд. Он протянул руки и прижал её к себе.
Минуты встречи затягивать было нельзя, – вокруг сновали автомобили и пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришёл сюда, чтобы ощутить её близость, – и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное облегчение.
Они ходили взад и вперёд мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, – все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей.
Наконец чувство юмора взяло верх.
– Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, ещё один!.. Ещё один!
Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.
XXI
Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу, раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжёг корабли, и негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощённый своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его записка, и только по возвращении домой, когда он получил её ответ, сердце его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда, где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру противостоит не он один, а они вдвоём. Зачем же отстраняться и делать её несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил её и унёс с собой.
– Я никогда не бывала на дерби, – сказала Динни. – Съездим?
Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не было.
Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни лент, ни тележек, запряжённых осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни экипажей четвёркой, ни разносчиков, ни торговок – один клинообразный неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.
Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно увидеть лошадь. Если картина Фрита «Дерби» и соответствовала когда-нибудь жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.
В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними людьми, Уилфрид неожиданно сказал:
– Мы сделали глупость, Динни, – нас кто-нибудь да увидит.
– Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади.
Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним.
– Они все такие красивые, – вполголоса заметила она. – Для меня они все как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне её спина.
Уилфрид заглянул в программу:
– Это фаворит.
– А мне всё равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она какая-то угловатая – до хвоста ровно, а потом сразу вниз.
– Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины.
– Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид.
– Тогда подожди, пока я присмотрюсь.
Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей.
Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади неё.
– Не лошадь, а сущая свинья, – объявил кто-то слева от Динни. – Ни за что не поставлю больше на эту клячу.
Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше уж быть лошадью, чем таким.
Дама, сидевшая на раскладной трости справа от неё, негодовала:
– Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В позапрошлом году я из-за этого проиграла.
Рука Уилфрида легла на плечо девушки.
– Мне нравится вон тот жеребец – Бленхейм, – шепнул он. – Пойдём поставим на него.
Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями, напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди.
– Побудь здесь, – попросил Уилфрид. – Я только положу яичко и назад.
Динни остановилась, глядя ему вслед.
