Он как-то неуверенно держался на ногах, ей казалось, он с трудом сохранял равновесие!
Он снова притворяется! Элин отказывалась верить, что у него травма. Но даже если и так, даже если она и знает, какая он лживая крыса, ей просто необходимо вернуться в комнату. Девушка, держась настороже, обошла диван. Макс гордо пытался делать вид, что ничего не произошло, но, мелькнула у нее мысль, ему это плохо удается. Ее взгляд опустился к его ногам, и она увидела: из-за дивана, будто Макс хотел спрятать его, торчал каучуковый набалдашник.
Элин подошла, взялась за набалдашник – и вытащила трость.
– Что это? – спросила она и размозжила бы ему голову упомянутым предметом, ответь он: «Трость».
Черные глаза серьезно смотрели в ее недоверчивые зеленые.
– Одна женщина, в ужасной ярости, швырнула в меня лыжным ботинком, – тихо обронил он.
Потрясенная, Элин не сводила глаз с Макса.
– Он попал в тебя?
– Да, – так же тихо подтвердил Макс. – Попал, отскочил, а когда я пытался догнать тебя, споткнулся об него и растянул лодыжку. – (У Элин перехватило дыхание.) – Если ты потребуешь доказательств – а я не стану винить тебя за это, – проговорил он, – могу снять бинты и показать опухоль… синяк. Только я был бы не против, если бы мы сказали друг другу все, что должны сказать, сидя.
У Элин перевернулось сердце. И оттого, что его тон стал мягче, добрее, и оттого, что ей было больно от его боли! Ужасно, ведь это она его покалечила. Но его слова «…все, что должны сказать» снова заставили Элин насторожиться. Ей больше нечего ему сказать… Вдруг ее тронуло его напряженное лицо, и девушка взмолилась:
– Ради Бога, Макс, садись.
Тень улыбки появилась у него на губах, и Элин снова превратилась в клубок нервов.
– После тебя, – отозвался он, и Элин, приказывая себе не расслабляться, отошла к столь поспешно покинутому креслу – благо это позволило ей скрыть от Макса выражение своего лица.
Когда она подняла голову, то увидела, что Макс тоже сидит. Он уже не был бледен. Но и она уже пришла в себя.
– Похоже, ты очень неудачно упал, – холодно заметила она.
– Мне тоже так показалось в тот момент, – ответил он, не спуская с нее глаз.
– Как же ты?.. – Она осеклась, представив себе ужасную сцену: Макс лежит на полу, не в силах подняться. – Нужно было позвонить мне в гостиницу, я бы… – Она прикусила язык.
– Ты бы – что? – переспросил он, и снова тень улыбки коснулась его губ. – Судя по тому, как ты удалилась, я мог ожидать, лишь пожелания «пошел к черту!».
– Ты… прав, – признала Элин. Вот уж ни к чему ей эта улыбка, сводящая на нет все ее попытки держаться воинственно… больше двух минут подряд. – Значит, поскольку ты не мог вести машину…
– Не мог вести машину, не мог ходить и – не хочу сгущать краски – просто не мог поверить, что я вообще недееспособен.
О, Макс! – была готова воскликнуть Элин. Но ей нельзя допускать в сердце нежность… Это доведет ее до беды. Нельзя показывать этому человеку, замечающему малейшее движение души, как она за него переживает.
– Значит, ты позвонил и попросил помощи у кого-то другого? – предположила она.
– Я связался с врачом.
– И что же?.. – спросила она.
Подробности приходилось вытаскивать из него клещами.
– Больница, рентген – и домой на машине «скорой помощи».
О, Макс, мой несчастный любимый Макс! – в ужасе стучало ее сердце.
– Но ты ничего не сломал?
– К моему удивлению, нет, – ответил он с прежней, едва заметной улыбкой, а Элин подумала, что, судя по этим словам – «к моему удивлению», – боль была такая, будто переломаны все кости.
– Хорошо, – пробормотала Элин.
Обычное вежливое замечание, подумала она. Ничем не выдавшее того, что происходило у нее в душе…
– Ты добра ко мне, – отозвался он, – особенно если учесть, сколько я тебе лгал, Элин.
Не надо, пожалуйста, не надо! – хотела выкрикнуть она, чувствуя, как тает под его нежным взглядом.
– Значит, домой тебя привезла «скорая помощь», – удалось ей выговорить.
– Откуда в понедельник я тебе позвонил и сказал, что хочу видеть тебя, но ты еще раз показала свой темперамент.
– А чего ты ждал? – поинтересовалась Элин, слишком живо вспомнив злосчастный понедельник и то, как ревновала его Фелиция. Теперь понятно, что для ревности у нее не было никаких оснований. Но о том, как она страдала тогда, ему совершенно незачем знать. Сейчас, подумала Элин, кажется, самое время сменить тему. – Я не вполне понимаю, почему ты захотел увидеть меня… э-э… сегодня, а не тогда. – Страсти Господни, как же она тараторит! – Но, – нашлась Элин, – хоть ты и передумал держать меня в неведении относительно пропавших чертежей и даже решил снизойти до… – она нашла нужную долю сарказма, – того, чтобы сообщить мне, что над моим добрым именем уже не висит тень подозрения, надеюсь, ты не ожидаешь, что я, учитывая все это, стану рассыпаться в благодарностях?
– Нет, не ожидаю… – согласился он, глядя в сверкавшие от гнева зеленые глаза.
– Хорошо! – фыркнула Элин.
Она сказала все, что хотела, и встала с кресла.
– Нет! – остановил ее Макс, и Элин уставилась на него, догадываясь, что он собирается сказать еще что-то, но, поскольку надо говорить на чужом языке, должно быть, подбирает слова.
Она не хотела уходить, она любила его, она жаждала услышать, что он скажет – даже пусть это будет только требование отработать положенный срок в Италии. И она осталась в кресле.
Теперь, как ей казалось, если Макс и питал какие-то надежды на то, что он ей небезразличен, он с ними распростится. Она ожидала вспышки уязвленной гордости от этого итальянца: сейчас он будет говорить ей «мисс Толбот»… сейчас он скажет, что увольняет ее. Но странно, ничего подобного не последовало. Откинувшись на диване, положив на подлокотник руку, он несколько долгих мгновений изучал ее выразительное лицо, а потом тихо сказал:
– Ты прекрасна, Элин, ошеломительно прекрасна. И вся – комок нервов.
– Нет! – запротестовала она, не успел он договорить.
– Да. Я причинил тебе много зла, а теперь хочу исправить его. И, – добавил он с улыбкой, которая почти обезоружила Элин, – должен сказать, что я тоже нервничаю.
– Ты? Тебе-то из-за чего нервничать? – спросила она и была готова откусить себе язык, потому что невольно призналась, что ужасно волнуется.
Если Макс и заметил это, то не подал виду. Теперь он сидел в напряженной позе, оставив попытки казаться невозмутимым.
– Я очень многого хочу от тебя – тебе… нам совершенно необходимо… – сказал он, а Элин глядела на него, думая, что ослышалась, – я очень многого хочу, и прежде всего – доверия, о котором ты только что говорила.
