– Обо всем на свете.
– Ну и как? Вы уже пришли к какому-то решению?
– Почти. Я собираюсь вытащить эту занозу. Другими словами, хочу уйти из управления.
Она сложила на столе руки и наклонилась к нему.
– О чем это вы толкуете, Гарри? Это совершенно на вас не похоже. Ваши работа и жизнь суть одно целое. Я лично считаю, что между ними должна существовать определенная дистанция, но полностью разделять их не следует. Кстати... – Она замолчала, словно ее вдруг посетила удачная мысль. – Уж не в этом ли заключается ваша идея расплаты за собственные грехи? Так, что ли, вы решили наказать себя за то, что случилось?
– Не знаю... Я думал... Короче говоря, должен же я как-то ответить за свои деяния. Ирвинг, насколько я понимаю, наказывать меня не собирается. Но я могу сделать это сам.
– Вы допускаете ошибку, Гарри. Серьезную ошибку. Вы собираетесь расплатиться за свои прегрешения, разрушив свою карьеру. То есть хотите оставить единственное дело, которое, по вашему же собственному утверждению, делаете хорошо. Вы что – и в самом деле собираетесь все бросить?
Он кивнул.
– Вы, может быть, уже и документы из управления забрали?
– Нет еще.
– В таком случае не делайте этого.
– А почему бы и нет? Я больше не могу этим заниматься. У меня такое ощущение, что я – охотник за привидениями и хожу по улице в окружении целой толпы призраков.
Он покачал головой. Они с доктором Хинойос обсуждали сейчас тот самый вопрос, который он в последние два дня, прошедшие со времени его визита в дом Мередит Роман, неоднократно задавал самому себе.
– Повремените с этим, – сказала Хинойос. – Я призываю вас лишь к тому, чтобы вы ничего не делали сгоряча. Сейчас вы находитесь в административном оплачиваемом отпуске. Воспользуйтесь этим и правильно распорядитесь тем временем, которое вам предоставлено. Я скажу Ирвингу, что с положительным рапортом относительно вашего возвращения на прежнее место работы ему придется подождать. А вы пока основательно все обдумайте. Поезжайте куда-нибудь, позагорайте на пляже. Только не вздумайте забирать документы. Это вы всегда успеете.
Босх вскинул руки в знак того, что ее аргументы его убедили и он больше не собирается с ней спорить.
– Прошу вас, Гарри, скажите мне это сами. Я желаю собственными ушами услышать о ваших намерениях.
– Хорошо. Обещаю вам снова все хорошенько обдумать.
– Благодарю за то, что вы вняли моим советам.
Она помолчала, словно подводя черту под заключенным между ними соглашением.
– Помните, что вы сказали по поводу увиденного вами на прошлой неделе койота? – тихо спросила она. – О том, что это последний койот?
– Помню.
– Мне кажется, я понимаю, что вы тогда чувствовали. Мне тоже ненавистна мысль о том, что это, возможно, последний койот в Лос-Анджелесе.
* * *
Босх выехал из международного аэропорта Тампы и покатил по направлению к Свану. Довольно скоро он обнаружил, что карта автомобильных дорог штата Флорида, лежавшая в «бардачке» арендованной им машины, ему не требуется. Он проследовал на восток от Свана в сторону Гайд-парка, а потом поехал вниз по Саут-бульвар к дому Джасмин. Добравшись до места, он увидел, как искрится в лучах солнца залив, вид на который открывался в конце улицы. Дверь на лестничной площадке была распахнута, но вторая дверь – из матового стекла – казалась запертой, и он решил постучать.
– Входите. Открыто.
Это был ее голос. Босх повернул ручку и вошел в гостиную. Джаз там не оказалось, но первое, что бросилось ему в глаза, была картина, висевшая на том самом месте, где раньше он видел только торчавший из стены гвоздь. Это был портрет мужчины, чей силуэт скрывался в тени. Он сидел за столиком в полутемном кафе, подпирая щеку рукой, отчасти закрывавшей и деформировавшей его черты, что заставляло зрителя сосредоточить внимание на пронзительных, глубоко посаженных глазах. Босх как раз рассматривал их, когда во второй раз услышал голос:
– Привет! Я здесь...
Он заметил, что дверь в студию приоткрыта, подошел и распахнул ее. Джасмин стояла в центре мастерской у мольберта. В руке у нее была палитра с выдавленными из тюбиков колбасками масляных красок темных земляных тонов. На щеке красовалось пятнышко охры. Увидев Босха, она сразу же расцвела в улыбке:
– Гарри...
– Здравствуй, Джасмин.
Он подошел поближе и взглянул на стоявший перед ней на мольберте холст. Это был очередной портрет, который она едва успела начать. Она начала его писать сразу с глаз. Это были те самые глаза, которые смотрели на зрителя с портрета, висевшего в гостиной. Те же самые глаза, которые Босх видел в зеркале.
После секундной заминки она приблизилась к нему. На лице у нее не было ни тени смущения или нервозности.
– Я подумала, что, если напишу твой портрет, ты обязательно вернешься.
Она сунула кисть в жестяную банку из-под кофе, прибитую гвоздем к деревянному мольберту, и подошла к Босху еще ближе. Потом обняла его, и они поцеловались. Поначалу их воссоединение было мягким и нежным, но потом он обхватил ее за спину и прижал к себе с такой силой, словно ее тело было неким стерильным пакетом из бинтов и марли, с помощью которого он надеялся остановить струившуюся у него из груди кровь. Потом она отстранилась от него, подняла руки к его лицу и сжала его в своих ладонях.
– Позволь узнать, правильно ли я написала твои глаза.
Она сняла с него солнечные очки. Босх ухмыльнулся. Он знал, что, хотя багровые кровоподтеки уже почти сошли, глаза у него по-прежнему красные, а веки припухшие.
– Бог мой! Ты что, вставил себе красные линзы?
– Это длинная история. Я потом тебе ее расскажу.
– Очень хорошо. А пока давай поскорее наденем на тебя очки.
Она нацепила ему на нос черные очки и рассмеялась.
– Ничего смешного. Если бы ты только знала, как у меня режет глаза...
– Я смеюсь по другой причине. Я измазала тебе лицо краской.
– Что ж, в этом по крайней мере я не одинок.
Он коснулся пальцем пятнышка охры у нее на щеке. Потом они снова обнялись. Босх знал, что поговорить можно и позже. Пока что ему хотелось одного – держать ее в своих объятиях, чувствовать ее запах и смотреть через ее плечо в окно на бирюзовую поверхность залива. Он вспомнил, что сказал ему лежавший в постели старик. «Если встретишь человека, который тебе подходит, то держись за него обеими руками всю свою жизнь». Босх не знал, подходит ли ему Джасмин, но в этот момент он и вправду держался за нее изо всех сил – и руками, и всей своей истерзанной, изболевшейся душой.
