Молодой человек в белой футболке стоял, как скала, мешая фотографу открыть дверцу. Это продолжалось не менее минуты. Потом, сложив на груди руки, он обратился к Лестеру:
— О чем ты разговаривал с мамашей со второго этажа, брат?
— Мы разговаривали с ней об Алонзо Уинслоу, — сказал я, приходя на помощь Лестеру. — Мы не верим, что он убил человека, и хотим как следует копнуть его дело.
Молодой человек в белой футболке отлепился наконец от машины и повернулся в мою сторону.
— Это правда?
Я кивнул.
— Мы работаем над этим, но находимся еще в самом начале пути, поэтому и приехали сюда, чтобы лично переговорить с миссис Сессамс.
— Если так, то она наверняка рассказала вам о налоге.
— Каком налоге?
— Здесь каждый, кто занимается каким-нибудь делом, платит налог.
— Неужели?
— Да, парень. Это называется налогом улицы. Так что люди из газеты, приехавшие поговорить с ней о Зо, тоже должны заплатить его. Готов лично принять у вас деньги.
Я согласно кивнул.
— Сколько?
— Пятьдесят долларов в день.
Что ж, заплачу, подумал я. Посмотрим, что скажет потом по этому поводу Дороти Фаулер. Сунув руку в карман, я достал бумажник и открыл его. В общей сложности у меня было пятьдесят три доллара. Я быстро вынул две двадцатки и десятку.
— Получите, — сказал я, двинувшись к багажнику машины. Парень в белой футболке двинулся в том же направлении, только с другой стороны, так что Лестеру удалось отпереть дверцу, забраться в салон и включить зажигание.
— Нам пора ехать, — произнес я, вручая бандиту деньги.
— Поезжай, газетчик. Только запомни, что если вернешься сюда, то налог возрастет в два раза.
— Понятно…
Мне не следовало ни о чем его спрашивать, но я не удержался и все-таки задал один вопрос:
— Для вас не имеет никакого значения, что мы хотим вытащить Зо из тюрьмы?
Молодой человек поднял руку и потер подбородок, как если бы мой вопрос навел его на некие серьезные размышления. Я заметил у него на костяшках пальцев вытатуированное ругательное слово: ФАК, — бросил взгляд на его другую руку, украшенную буквенно-цифровой комбинацией: ДА50, — и понял, что вместе это означает «ФАК ПОЛИС», то есть «На хрен полицию». При таком отношении к властям и ко всему официальному обществу нет ничего удивительного в том, что он вымогал у нас деньги, хотя мы и хотели помочь местному парню, возможно, члену его же собственной банды. Здесь все предоставлены сами себе, каждый сражается за себя и умирает в одиночку.
Бандит рассмеялся и отвернулся от меня, так ни слова и не сказав. Похоже, он просто хотел продемонстрировать мне татуировку у себя на руках и испытал от этого немалое удовольствие.
Я забрался в машину, и Лестер, подавая кормой, начал выруливать с парковки. Я бросил взгляд в зеркало заднего вида, сподобившись узреть, как тип, только что ограбивший меня на пятьдесят долларов, выделывался в стиле «Крипс». Сначала наклонился, изобразив пантомимой, как полирует свою грубую обувь отобранными у меня двадцатидолларовыми купюрами, а потом, распрямившись, слегка подпрыгнул, ударив при этом каблуками ботинок друг о друга. Последний финт считался фирменным па «крипсов». Стоявшие по краям парковки приятели с восторгом наблюдали за его действиями, а когда он направился к ним, разразились приветственными кликами.
Сковывавшее меня напряжение начало ослабевать только тогда, когда мы выехали за пределы квартала и покатили по фривею-110 в северном направлении. Через некоторое время я выбросил из головы проклятые пятьдесят долларов и, припомнив, сколько всего было сделано за время сегодняшней поездки, пришел наконец в хорошее расположение духа. Прежде всего Ванда Сессамс согласилась сотрудничать со мной в расследовании дела Дениз Бэббит — Алонзо Уинслоу. Воспользовавшись моим мобильным телефоном, она позвонила общественному защитнику своего внука Джейкобу Мейеру и сказала, что как опекунша подзащитного дает официальное согласие на то, чтобы я получил неограниченный доступ ко всем документам и свидетельствам по этому делу. Выслушав ее, Мейер не без колебаний согласился встретиться со мной на следующее утро в перерыве между слушаниями в городском ювенальном суде. Если разобраться, выбора у него не было. Я сказал Ванде, что если Мейер откажется работать со мной, найдется множество частных адвокатов, которые ухватятся за такую возможность и будут защищать ее внука бесплатно в надежде на сенсационные статьи в «Лос-Анджелес таймс» с их именем в заголовках. Мейеру оставалось или скооперироваться со мной и получить свою порцию внимания со стороны средств массовой информации, или вообще отказаться от этого дела.
Ванда Сессамс согласилась также провести меня в тюрьму временного содержания юных преступников — чтобы я смог взять интервью у Алонзо. Но сначала я предполагал при посредстве общественного защитника основательно изучить дело парня, уделив повышенное внимание различным деталям и мелочам. Согласно моему плану интервью с Алонзо должно было лечь в основу репортажа, который я собирался написать, и мне требовался материал из первых рук. Прежде чем брать интервью, я хотел знать об этом парне все, что знали о нем судейские и копы.
Чрезвычайно удачная поездка, как на нее ни посмотри, стоившая уличного налога в пятьдесят долларов, подытожил я, и стал размышлять, как лучше преподнести свой план Прендергасту. Из этого состояния меня вывел Лестер.
— Я знаю, что ты задумал, — сказал он.
— И что же?
— Прачка, похоже, слишком глупа, а адвокат ослеплен перспективой блестящих заголовков на первой странице газеты, чтобы заметить это. А я заметил.
— О чем это ты толкуешь?
— Они все думают, что ты прискачешь на белом коне и в белых доспехах как рыцарь без страха и упрека, расследуешь это дело и вытащишь парня из тюрьмы. Но на самом деле ты сделаешь обратное этому. Используешь их, чтобы влезть в это дело, добраться до всех его сочных деталей, а потом напишешь историю о том, как шестнадцатилетний подросток стал хладнокровным убийцей. Освобождение невиновных посредством журналистского расследования уже набило оскомину, стало клише. Но забраться в мозг несовершеннолетнего преступника, показать, что у него внутри, и то, как общество проходит мимо таких парней, способствуя развитию в них порока, — это уже кое-что. Это, братец, может потянуть на Пулитцеровскую премию.
С минуту, не меньше, я хранил молчание. Лестер, что называется, взял меня тепленьким, когда я меньше всего этого ожидал. Наконец, выстроив мысленно кое-какую оборону, я заговорил снова.
— Я ничего не обещал ей, кроме того, что лично займусь этим делом. А уж куда заведет меня расследование, одному только Богу известно.
— Чушь собачья! Ты используешь ее, потому что она глупая и необразованная и не понимает твоих целей. И внучок ее скорее всего тоже глупый, необразованный и недалекий, и тебе не составит труда его обработать. Ну а адвокат готов с потрохами продать подзащитного за одни только заголовки в газете со своим именем. Скажи, ты и вправду рассчитываешь получить за это Пулитцеровскую?
