– Но не вы?
– Нет, не я. Я бы не смог так поступить с женщиной. Я не стал бы причинять ей боль. – Руле указал на фото, которое Минтон продолжал держать. – Ни одна женщина не заслуживает такого, – сказал он.
Я облегченно откинулся на спинку стула. Руле только что произнес фразу, которую я велел ему каким-то образом ввернуть в один из ответов во время дачи показаний.
«Ни одна женщина не заслуживает такого». Теперь дело за Минтоном. Ему полагалось заглотнуть наживку. Он умен и хитер. Обязан сообразить, что Руле отворил для него дверь.
– Что вы подразумеваете под словом «заслуживает»? Вы считаете, насильственные преступления сводятся к тому, получают ли жертвы по заслугам?
– Нет. Я имел в виду иное: вне зависимости от того, чем она зарабатывает свой хлеб, нельзя было так ее избивать. Никто не заслуживает, чтобы с ним обошлись подобным образом.
Минтон опустил фотографию и поглядел на нее несколько секунд, после чего вновь перевел взгляд на Руле:
– Мистер Руле, мне больше не о чем вас спрашивать.
Я по-прежнему чувствовал, что выигрываю свое бритвенное сражение. Я сделал все возможное, дабы уловками загнать Минтона в такое положение, из которого ему останется лишь один выход. Сейчас как раз наступал «час истины» – на деле убедиться, достаточным ли окажется это самое «все возможное». После того как молодой прокурор сел на место, я решил не задавать своему клиенту новых вопросов. Он стойко выдержал наскоки Минтона, и я ощущал, что ветер дует в наши паруса. Я встал и оглянулся на часы, висевшие на задней стене зала суда. Половина четвертого. Затем обратился к судье:
– Ваша честь, защита закончила выступление.
Она кивнула, тоже посмотрела поверх моей головы на часы и распустила жюри на послеполуденный перерыв. Когда присяжные покинули помещение суда, она посмотрела на стол обвинения, где Минтон, опустив голову, что-то писал.
– Мистер Минтон?
Прокурор поднял глаза.
– Заседание еще не окончено. Обратите на это внимание. Обвинение имеет контрдоказательства?
Минтон встал.
– Ваша честь, я бы попросил, чтобы мы прервались на сегодня и штат получил бы время рассмотреть кандидатуры опровергающих свидетелей.
– Мистер Минтон, до конца сегодняшнего заседания у нас остается еще по меньшей мере полтора часа. Я уже сказала, что хочу поработать сегодня как можно продуктивнее. Где ваши свидетели с контраргументами?
– Откровенно говоря, ваша честь, я не предполагал, что защита так быстро закончит представление доказательств, предъявив всего лишь трех свидетелей, и я…
– Он честно предупредил об этом во вступительной речи.
– Да, но судебное разбирательство двигалось быстрее, чем предполагалось. Мы идем с опережением на полдня. Я позволю себе просить суд об одолжении. Я буду поставлен в сложное положение, если меня обяжут немедленно представить опровергающего свидетеля, которого я ожидаю в суде не ранее шести вечера.
Я повернул голову и посмотрел на Руле, который вернулся на место. Я кивнул ему и подмигнул левым глазом, чтобы судья не заметила этого. Пока все выглядело так, будто Минтон заглотнул наживку. Теперь важно постараться, чтобы судья не заставила ее выплюнуть. Я встал.
– Ваша честь, у защиты нет возражений против отсрочки. Мы могли бы использовать это время для подготовки решающих доводов и напутствия присяжным.
Сначала судья посмотрела на меня, озадаченно нахмурившись. Такое было редкостью, чтобы защита не возражала против затягивания процесса обвинительной стороной. Но затем семя, брошенное мной в землю, начало прорастать.
– Что ж, вероятно, в ваших словах есть здравое зерно, мистер Холлер. Если мы сегодня закончим пораньше, то, надеюсь, завтра сразу после представления контраргументов приступим к итоговым выступлениям. И уже больше никаких заминок и проволочек, за исключением обсуждения напутствия присяжным. Это понятно, мистер Минтон?
– Да, ваша честь. Я буду готов.
– Мистер Холлер?
– Это моя идея, судья. Я буду готов.
– Очень хорошо. Тогда план такой. Присяжные вернутся, и я распущу их до завтра. Они успеют разъехаться до часа пик, а завтра работа потечет так гладко и быстро, что уверена: к послеполуденной сессии жюри уже приступит к совещанию.
Она посмотрела на Минтона, а потом на меня, словно побуждая кого-либо из нас не согласиться с ней. Когда же мы не проявили такого желания, она встала и покинула судейскую скамью, видимо, горя нетерпением выкурить сигарету.
Через двадцать минут, когда присяжные уже отправились домой, а я за своим столом собирал вещи, ко мне подошел Минтон:
– Могу я с вами переговорить?
Я бросил взгляд на Руле и велел ему идти к выходу вместе со своей матерью и Доббсом, добавив, что позову его, если он мне понадобится.
– Но я хочу побеседовать с вами, – возразил он.
– О чем?
– Обо всем. Как, по-вашему, я выступил?
– Вы выступили хорошо, и все идет как надо. Думаю, мы в хорошей форме.
Затем, кивнув в сторону стола прокурора, за который уже опять вернулся Минтон, я понизил голос до шепота:
– Он тоже это понимает. По-моему, он созрел для нового предложения.
– Следует ли мне находиться поблизости, чтобы услышать, в чем оно состоит?
Я отрицательно покачал головой:
– Нет, для нас не имеет значения, в чем оно состоит. Для нас существует лишь один вердикт, не так ли?
– Абсолютно.
Вставая, он похлопал меня по плечу, и я с трудом сдержался, чтобы не отпрянуть.
– Не прикасайтесь ко мне, Льюис, – произнес я. – Если хотите выразить мне свою признательность, лучше верните чертов пистолет!
Он промолчал, ухмыльнулся и двинулся к калитке, отделяющей пространство суда от остальной части зала. После его ухода я бросил взгляд на Минтона. Сейчас его глаза горели отчаянием. Ему позарез нужен обвинительный приговор по этому делу, обвинительный приговор любой ценой.
– В чем дело?
– У меня есть к вам другое предложение.
– Слушаю.
– Я готов еще понизить уровень обвинений. Пусть это будет простое нападение, без отягчающих обстоятельств. Шесть месяцев в окружной тюрьме. Учитывая, что они опустошают это исправительное заведение в конце каждого месяца, ваш клиент, вероятно, пробудет там не более шестидесяти дней.
Он говорил о федеральном предписании перестать переполнять окружные пенитенциарные учреждения. Поэтому независимо от того, к какому наказанию приговаривался обвиняемый в зале суда, приговоры, следуя необходимости, часто радикальным образом урезались. Предложение действительно было хорошим, хотя это никак не отразилось на моем лице. И я понимал, что исходит оно не иначе как со второго этажа. Минтон сам не имел полномочий снижать так сильно.
