— Как?
— Свинцовый вердикт.
Я понял, что он хотел сказать. После этого мы оба молчали довольно долгое время.
— Так или иначе, это все, что мне известно. — Бош спрыгнул с перил на веранду. — Ладно, мне уже пора эту публику по тюрьмам развозить. Хороший будет денек.
— Странно, что вы заглянули ко мне именно сегодня, — сказал я. — Как раз вчера вечером я решил задать вам при следующей встрече один вопрос.
— Да? Какой?
Я на секунду задумался, потом кивнул сам себе. Да, все правильно.
— Разные склоны одной горы… Тебе известно, что ты очень похож на своего отца?
Он не ответил. Только кивнул и снова повернулся лицом к городу. Потом спросил:
— Когда ты догадался?
— Строго говоря, вчера вечером, когда перебирал с дочерью старые снимки и альбомы с вырезками из газет. Но думаю, на подсознательном уровне я знал это уже довольно давно. Мы с ней разглядывали фотографии моего отца. Я никак не мог сообразить, кого же он мне напоминает, а потом вдруг понял — тебя. И как только понял, все стало на своим места.
Я подошел к перилам, встал рядом с ним.
— В основном я знаю его по рассказам других людей, — сказал я. — Множество самых разных дел, множество женщин. Но существуют собственные воспоминания, которых нет в книгах, мои воспоминания. Помню, я зашел к нему в кабинет, который он устроил дома, когда заболел. Там на стене висела картина в рамке — собственно, гравюра, «Сад радостей земных». Странная, а для семилетнего мальчишки и жутковатая… Он посадил меня к себе на колени, заставил приглядеться к этой картине, сказал, что ничего в ней страшного нет. Что она прекрасна. И постарался, чтобы я запомнил имя художника. Иероним Босх. То есть это в Испании его зовут Босхом, у нас — Бошем. А имя рифмуется с «аноним», так он мне и сказал.
Сейчас у меня перед глазами был не город. Была картинка из далекого прошлого. Рассказав все, я замолчал. Теперь слово было за моим братом. Он тоже молчал, но в конце концов снова облокотился о перила и заговорил.
— Я помню тот дом, — сказал он. — Заходил в него — правда, всего один раз. Представился. Он лежал в постели. Умирал.
— Что ты ему сказал?
— Сказал, что у меня все в порядке. Собственно, больше мне сказать было нечего.
Как и сейчас, подумал я. О чем тут можно говорить?
— Ты знал все столько лет. Почему же ни разу не дал о себе знать? У меня есть еще один брат и три сестры по отцу. Они и твои тоже.
Бош ответил мне словами, которые, наверное, повторял сам себе на протяжении нескольких десятков лет:
— Не знаю. Не хотел нарушать чей-то покой. В большинстве своем люди сюрпризов не любят. Особенно таких.
На миг я задумался о том, как сложилась бы моя жизнь, знай я о Боше. Может быть, я стал бы не адвокатом, а копом.
— Знаешь, а я ведь решил покончить с этим.
— С чем?
Я и сам не понимал, почему заговорил об этом.
— С работой. С юриспруденцией. Можно сказать, что свинцовый вердикт был для меня последним.
— Я тоже когда-то бросил свою работу. Не получилось. Пришлось вернуться.
— Ладно, посмотрим.
Бош украдкой бросил на меня взгляд и снова стал смотреть на город.
День был прекрасный — низко плывущие облака, прохладный воздух, прижавший смог к земле, оставивший от него лишь тонкую янтарную полоску. Солнце только что поднялось над горами и теперь понемногу заливало своим светом Тихий океан. Видно было все до самой Каталины.
— Когда тебя подстрелили, я приехал в больницу, в которой ты лежал, — сказал Бош. — Сам не знаю зачем. Увидел сообщение в новостях и понял, что шансов у тебя пятьдесят на пятьдесят. Решил, если тебе кровь понадобится или еще что, я мог бы… думал, что группа у нас одна, понимаешь? Но там было столько репортеров, камер, что я в конечном счете ушел.
Я улыбнулся, а затем меня вдруг одолел смех, с которым я никак не мог справиться.
— Что тебя так развеселило? — спросил Бош.
— Представил себе, как ты, коп, добровольно сдаешь кровь для адвоката. Наверное, если бы твои коллеги прознали об этом, никто бы тебя обратно на работу не взял.
Теперь улыбнулся и Бош:
— Да, об этом я как-то не подумал.
И тут улыбки наши погасли, мы снова почувствовали себя чужими людьми. В конце концов Бош взглянул на часы.
— Ладно, через двадцать минут начнется совещание. Мне пора.
— Хорошо.
— Еще увидимся, адвокат.
— Конечно, увидимся, детектив.
Он спустился по ступеням, а я остался стоять на веранде.
Я постоял так еще немного, глядя на город, понемногу наполнявшийся солнечным светом. Множество мыслей роилось у меня в голове. Мне казалось, что больше я Боша никогда не увижу. Что он будет держаться своего склона горы, я — своего и другого не дано.
Потом я снова услышал звук открываемой двери, шаги по веранде. Дочь остановилась рядом со мной, я положил руку ей на плечо.
— Что ты тут делаешь, пап? Как себя чувствуешь?
— Хорошо. Просто смотрю на город.
— А зачем приходил этот полицейский?
— Хотел поговорить со мной. Он мой друг.
Мы помолчали, потом она сказала:
— Жалко, что мама вчера не осталась с нами.
Я легонько сжал ей плечо.
— Всему свое время, Хэй. Она же согласилась поесть с нами блинчиков, верно?
Она подумала немного и кивнула. Согласилась. Блинчики — это только начало.
— Пора идти, а то я опоздаю, — сказала Хэй. — Еще одно опоздание, и мне замечание запишут.
Я кивнул:
— Да, это было бы ни к чему. Сейчас, пусть только солнце осветит океан.
— Поехали, пап. Оно это каждый день делает.
— По крайней мере, кое-где.
Я зашел в дом, взял ключи, запер дверь и спустился к гаражу. А когда вывел «линкольн» на улицу и поднялся на холм, увидел, как солнце заливает золотом Тихий океан.
Майкл Коннелли
Родился: в Филадельфии, Пенсильвания.
Живет: в Тампе, Флорида.
Любимые авторы: Реймонд Чандлер, Джордж Пиликанос, Чарльз Уиллфорд, Джозеф Уэмбо. любимая музыка: джаз.
Веб-сайт: www.MichaelConnelly.com
Для поклонников Коннелли «Свинцовый вердикт» — это мечта, ставшая явью, поскольку в нем фигурируют два лучших персонажа автора — адвокат Микки Хэллер и детектив Управления полиции Лос-Анджелеса Гарри Бош.
