И поэтому вряд ли стоит низкопробно хихикать, обсуждая внутри «семейного кармана» за тарелкой борща, вприкуску с зеленым луком, одинокую подругу жены. Она, эта одинокая подруга, может быть и посчастливее других, потому что ей подвластно то, что неподвластно многим и многим, а именно то, что можно назвать Сладостью Будущего.
Люди почему-то стараются осудить одиночество, а уж безнадежную любовь одинокого человека к недоступному, пусть даже рисованному идеалу обсуждают особенно рьяно, аж причмокивая губами. Они, причмокивающие люди, не понимают, что любовь одинокого человека к рисованному идеалу есть мечта, которую тоже можно любить, но любить в будущем времени; а оно, это будущее время, обязательно наступит, потому что человек не живет одной жизнью, а чередой жизней.
Любить мечту — это странно. Но кто знает, а может быть, в следующей жизни этот неказистый одинокий человек, с грустно опущенными глазами, найдет свою мечту — мечту прошлой жизни, и у них возникнет прекрасная любовь, которой будут завидовать все «сидевшие в кармане», и будут восторгаться те люди, для вторых слово «мечта» никогда не было пустым звуком. А прежде всего, будут восторгаться дети, дети будущей жизни.
Дети всегда любят одиноких людей. Дети чувствуют, что этот одинокий человек, у которого загораются глаза при виде детей, живет в мире грез и хочет, очень хочет видеть только хорошее, а самое хорошее, что можно придумать, — это мечта. И, наверное, поэтому все больше и больше становится вокруг нас матерей-одиночек, которые рожают ребенка даже не обязательно по любви и даже не обязательно от воображаемого принца, а просто так, для себя, чтобы дружить с ним — мечтательным маленьким существом и чтобы вложить в него всю свою любовь, которая имеет великую градацию — Любовь к людям вообще. И не надо это осуждать, ведь абсолютное счастье имеют только тупые люди, но не все люди имеют «счастье» родится тупыми, да и не хотят приспосабливаться под туповатые и заскорузлые установки далеко еще не совершенного современного общества, находя свое счастье в… Мечте. Ведь одиночество — это искренность перед своими чувствами, и кто виноват, что эти чувства уводят в будущее.
Бог создал великую интригу — интригу жизни, в которой все и вся неоднозначно, и трудно понять, что такое счастье, а что такое — нет. Почему-то Создатель решил сделать именно так, а не по-другому. Но главной особенностью Богом закрученной интриги, мне кажется, является то, что он апеллирует не к одной жизни человека, а как минимум к череде жизней. Бог как бы намекает, что твои неудачи или одиночество в этой жизни не есть еще фатальное горе, что мечтать очень даже благородно и что мечты имеют склонность претворятся в будущей жизни. Поэтому вряд ли стоит особенно расстраиваться, если в чем-то не повезло, — в следующей жизни будет лучше, но будет немного одиноко без тех людей, которые были благородны и чисты в прошлой жизни. Но эти люди обязательно встретятся, и Вы их обязательно почувствуете и обязательно узнаете по какой-то родной энергии, исходящей от них, хотя перед Вами будет стоять человек уже совсем другого облика.
Эти мысли проносились в моей голове с какой-то бешеной скоростью, а невероятная четкость мыслей поражала меня. А я все шел и шел вперед — в Долину Смерти. На одном из участков я споткнулся о камень и даже выронил компас, но поднял его и опять пошел вперед. До искомой точки фокуса Зеркала Царя Смерти Ямы, по моим расчетам, оставалось метров 100-150…
Я почему-то не думал о смерти, я не шел умирать. Я просто знал, что в моей жизни закрутилась новая интрига — интрига со смертью.
Интрига со Смертью
Под ногами я увидел очередную кость человека. Я чуть замедлил шаг, но… вновь пошел вперед. Я надеялся, что думающая субстанция времени… может быть…
В этот момент из-за бугра появилось Зеркало Царя Смерти Ямы. Я даже остановился от неожиданности. В этом ракурсе оно, освещенное лучами солнца, было особенно красивым.
Я дошел до вершины бугорка и стал озираться, стараясь увидеть те самые два валуна пятнисто-рыжего цвета, похожие на четырехглазых собак. Я снял очки и, с усилием вытащив из-за пазухи поддетую под анорак футболку, протер их. Я заметил, что мои руки мелко дрожат.
Унылый пейзаж из серых и черных камней расстилался передо мной. Смертью веяло от этих камней. А Зеркало Царя Смерти Ямы сверкало и переливалось цветами радуги, привлекая к себе все сто процентов внимания. Я поймал себя на мысли, что не могу оторвать взгляда от него: оно влекло и манило к себе.
— Неужели смерть столь красива?! — вдруг подумал я, сам испугавшись такой постановки вопроса.
Усилием воли опустив глаза и опять увидев унылые черные камни, я тихо прошептал:
— Нет, столь красива Совесть!
Мысли вновь закружились в голове, и я понял, что Суд Совести не зря проходит где-то здесь, среди унылых камней, а не там — вблизи сверкающего Зеркала Царя… Смерти. Слово «смерть» не вязалось с этим великолепным Зеркалом, оно даже оскорбляло его величие. Это было не Зеркало Царя Смерти Ямы, это было Зеркало Царя Совести Ямы. Ведь Совесть обязательно должна быть красивой, только красивой, очень красивой…
— Смерть вынесена за пределы «Зеркала… Совести» и находится далеко от него, в фокусе Зеркала. Совесть не должна чувствовать близости конвульсий Смерти, Совесть должна оставаться красивой, — подумал я.
Мне вспомнился рассказ тибетца Туктена о том, что на севере Кайласа за Долиной Смерти расположена скрытая «райская» пещера, внутри которой материализуются все мысли человека: хочешь, чтобы появилась пища, — пожалуйста, она возникает мгновенно, стоит только подумать; хочешь еще чего-то — надо только подумать… Я понимал, что верить в это, конечно же, трудно, но мне очень хотелось верить. Мне так хотелось снова окунуться в детство и жить в этом мечтательном детстве долго-долго и сильно-сильно верить в то, что ты когда-нибудь окажешься в «стране чудес». А она, эта страна чудес, была здесь, в Городе Богов.
Я еще раз взглянул на Зеркало Царя Смерти Ямы и натянул козырек фуражки на лоб так, чтобы Зеркала не было видно. Я снова стал озираться, прощупывая глазами каждый бугорок. И тут, прямо по курсу, впереди себя, я увидел рыжее пятно. Деланно ленивым и важным движением я снял рюкзачок, достал из него бинокль и посмотрел в него на это пятно — из рыжего пятна на меня смотрели четыре глаза. Я оторвал глаза от бинокля. Бешено колотилось сердце. Во рту пересохло.
Отмечая про себя, что мои движения стали от волнения неестественно-вальяжными, я поднял компас и взял азимут на рыжее пятно; этот азимут совпал с тем азимутом, по которому я шел сюда.
— Смотри-ка, расчеты в ориентировании не подвели, — прохрипел я вслух и… немного пожалел об этом.
Приглядевшись, чуть в стороне я увидел второе рыжее пятно. Я опять поднял бинокль и… опять увидел четыре глаза, смотрящих на меня.
— Это они — те два валуна в виде пятнисто-рыжих четырехглазых собак, — опять вслух прохрипел я.
Я опустил голову. Казалось, что стук моего сердца слышу не только я, но слышат и горы вокруг. А потом я задрал голову, взглянул наверх из-под низко опущенного козырька и с благоговением посмотрел на Зеркало Царя Смерти Ямы. Долгую минуту я смотрел на него и думал о нем как о Зеркале… Совести…
