— Зависть — это плохо!
И вот наступил торжественный момент вручения мне партийного билета. А этот билет, оказывается, должен был вручить обязательно первый секретарь райкома КПСС на торжественном заседании, кото-Рое бывает раз в два месяца, ровно в два часа дня, как раз… в разгар моего операционного дня. Ну, в общем, «прокопался» я в операционной до четырех-пяти часов и не смог получить партбилет.
Вечером я позвонил первому секретарю райкома и попросил разрешить выдать мне партбилет где-нибудь в канцелярии. Нельзя! — обрезал он и положил трубку. Через два месяца меня опять пригласили на торжественное собрание для выдачи мне партбилета, и опять это было в два часа дня, и… опять я «прокопался» в операционной.
Еще через два месяца… я был в командировке.
Еще через два месяца… я уже не помню, ну… не смог я придти, хотя может и хотел.
И, наконец, через год мне все же смогли вручить мой партийный билет, после чего первый секретарь райкома вызвал меня к себе в кабинет и сказал:
— Вы, товарищ Мулдашев, нас целый год в напряжении держали. Понимаете, целый год!!!
— А что особенного? Выдали бы партбилет где-нибудь… в канцелярии, — помню, оправдываясь, проговорил я.
У первого секретаря райкома, помню, глаза загорелись ненавистью ко мне… придурковатому. А я еще и добавил:
— Главное, ведь, считать себя коммунистом. А что эта бумажка-билет?! Могли бы выдать и в канцелярии.
Первый секретарь поднял палец, вздохнул и с присвистом сказал:
— Мы о вас, товарищ Мулдашев, уже год как отчитались перед… перед… ЦК КПСС. О том, что вы стали коммунистом. Поняли?!!!
Так я и стал коммунистом. Но… жизнь нашей инициативной научной группы нисколько не облегчилась. Жалобы на нас писали — почем зря! Особенно один отличался, худой такой, на кость похожий. Завидовал он нам, наверное, но посколъку больные со всего СССР ехали к нам, в Уфу, да и много иностранных врачей (США, Германия, Италия, Бразилия и другие) приезжали к нам учиться новым операциям, в основе которых лежит «выращивание» человеческих тканей. А он, худой этот, был еще и секретарем партячейки больницы, где мы арендовали помещения. Ну тут, как говорится, ему и карты в руки. К тому же я, с дурости, допускал много огрехов в жизни, особенно… в партийной жизни. Ну… не ходил я на партсобрания больницы, да и все. А если и ходил, то не выступал на них, сидя с умиленным выражением лица. Да и… засыпал нередко. Понятно, нервировало это, коммунистов-то.
Меня в те времена удручало то, что у них, коммунистов, все как-то искусственно было, не по-человечески. Все из себя манекенов строят, осуждающе правильное выражение лица «носят» целый день, хотя в душе, наверное, совсем другое копошится. А я как-то привык искренним быть, а осуждающе правильное выражение лица могу сохранять не более пяти минут… улыбаться, понимаете ли, хочется… от такого выражения лица, хотя бы.
В те времена я еще не понимал, что весь этот мир создан Богом, только Богом, а никем иным, и что Он, только Он, рассчитал все многообразие живых форм в нашем трехмерном мире, все многообразие душевных порывов, все многообразие умственных способностей и все многообразие многого-многого другого, положив в основу принцип «Люби не только самого себя, но и все живое!» и, создав величественное Поле Любви, объединяющее все живое воедино, что любое Инородное или Искусственное, исходящее не от Бога, тут же передается, телепатируется или ощущается как Чужое и… отражением этого Чужого являются, в частности, осуждающе правильные выражения лиц людей — рабов Чужого Бога, стремящегося занять место Бога-Создателя.
Через год, как я стал коммунистом, меня вдруг вызвали на заседание бюро горкома КПСС, причем вызвали тоже строго в два часа дня. Я опоздал всего на пять минут. Тут неожиданно начал выступать секретарь одной из крупных парторганизаций города Уфы, которого я видел первый раз в жизни. Он говорил обо мне. Я даже удивился. Потом только я узнал, что наша больничная партячейка подчиняется этой парторганизации, которую он возглавлял.
— Коммунист… если таковым его можно назвать… Муддашев… — проговорил он с придыханием и даже без бумажки, — пропустил Десять партсобраний из тринадцати, а на остальных трех спал. Да посмотрите на выражение его лица, посмотрите! Это не лицо коммуниста! К тому же, хочу добавить, товарищи, на него поступило сорок три жалобы, в которых… — Позвольте не зачитывать их, товарищи! Я считаю, что товарищ Мулдашев не достоин того, чтобы быть в рядах Коммунистической партии Советского Союза. Вы согласны с этим, товарищ Мулдашев?
— Согласен, — грустно проговорил я, подумав о нашей инициативной научной группе.
А потом стали вставать ветераны партии и привычно превратили меня в такое г…, хотя никто из них меня лично не знал. Правда, там сидел один ветеран, которого я оперировал, но он молчал.
После того, как меня исключили из рядов КПСС, я возвратился к себе в кабинет, из заначки достал деньги, сходил в магазин напротив, купил дешевой водки и выпил хорошенько. К друзьям своим я не подходил — мне было стыдно… а зря.
Я тогда не совсем хорошо осознавал, что мы, друзья-хирурги, закаленные в «хирургических боях» во имя здоровья человека (как такового!), воистину любим друг друга. Искренне между нами все, очень искренне… без лжи! Да и осуждающе-правильных выражений лиц у нас не бывает.
А в это время мои друзья, возглавляемые хрупкой и красивой Венерой Галимовой, организовали демонстрацию сотрудников больницы и больных перед райкомом КПСС, митингуя за… восстановление меня, неразумного… в рядах КПСС. Говорят даже, что некоторые слепые люди стучали клюшками. А мне обратно в КПСС не хотелось, хотя… я любил и люблю моих родных больных и… ради них…
Вскоре милиция разогнала эту небольшую демонстрацию. Однако настойчивая Венера Галимова дозвонилась до народного поэта СССР Мустая Карима, он позвонил первому секретарю обкома КПСС Мидхату Закировичу Шакирову, кстати, талантливому, мощному и чистому человеку, и… меня опять восстановили в партии. После этого, я с… гордостью ходил на партийные собрания.
Но вскоре КПСС канула в Лету, наступили времена Ельцина… Я даже не стал выходить из КПСС, я просто про нее забыл… Но заведующая отделом кадров нашего Центра Анжелика Блинова сохранила этот партбилет у себя в сейфе… на память, что ли… А у того самого парторга, который добился исключения меня из рядов КПСС, случился тромбоз сосудов глаза, по поводу чего он где-то долго лечился, а… потом, все же, пришел ко мне. Перед операцией, правда, он спросил: «А ты глаз мне не вырежешь?». А я… я его просто прооперировал. Хорошо прооперировал. С душой. Как говорится, кто старое помянет…
Видит он сейчас этим глазом нормально, читает, пишет и на женщин (партийных) поглядывает.
Вот и ушли времена коммунизма! Навечно ушли, надеюсь! Ушли времена лжи, безбожной лжи, лжи в угоду чему-то чужому, чему-то навеянному, чему-то полностью оторванному от Бога… И мы, наконец, начинаем вспоминать, что мы все же произошли от Бога. И много еще времени пройдет, пока мы освободимся от чуждого коммунистического пятна, чтобы наконец-то… наконец-то осознать себя частью мироздания, пусть не столь уж высокоразвитой частью (трехмерной всего-навсего), но частью, частью Великого Мироздания.
