— Трава у вас здесь, в Техасе, желтая, а у нас, в России, в это время года зеленая, — нелепо проговорил я.
— Иес, — ответила она.
— Почему она желтая? — задал я еще более нелепый вопрос.
— Ай доунт ноу (я не знаю), — ответила она.
— Жесткая у вас, трава-то, — промямлил я.
— Иес, — послышался ее голос.
— А почему она жесткая?
— Ай доунт ноу (я не знаю).
Я почувствовал, что начинаю краснеть, что, вообще-то, делаю легко. Чтобы скрыть свое смущение, и боясь того, что Гейл заметит то, что я покраснел, я тут же важно, с философским оттенком в голосе сказал:
— Жарко у вас здесь, в Техасе-то!
— Иес, — опять ответила она.
— Очень жарко!
— Иес, — опять послышался ее голос.
Я чуть не задал совсем идиотский вопрос — «А почему у вас так жарко?», но вовремя осекся и замолчал. Но долго молчать было неудобно. Надо было что-то делать. Все же я считался ухажером — загадочным русским ухажером, да еще и… «лечебным фактором».
— Может быть, остановимся? На травке посидим? — предложил я.
— Иес, — ответила Гейл и затормозила.
Мы остановились. Я шагнул в густую желтую техасскую траву на обочине дороги, прошел метров тридцать, сел на траву и позвал к себе Гейл.
— Это опасно! — закричала она.
— Почему?
— Здесь могут быть змеи, ядовитые змеи.
— М-да… — только и проговорил я. — Что же ты раньше не сказала, ведь я только что здесь прошел?!
— Это твои проблемы! — послышался ответ.
Я угрюмо добрел до машины… по траве, сел в нее, и мы снова поехали. Я молчал.
— Черт побери! — думал я. — Трава травой, змея змеей, но…отвечать вот так… вот так о том, что «это твои проблемы»?! Да и на все и вся отвечать этим самым мяукающим «Йес!» Да на кой мне это?! В конце концов… ей же «лечиться» надо!
А потом я внезапно успокоился. Змея ведь меня не укусила. Я понял, что она… американка Гейл, тоже волновалась, волновалась, как и я сам. Ее, может быть, тоже коробил этот самый договор о… любви. Он, этот договор, может быть, шел поперек ее потенции (женской, конечно).
Я посмотрел ей в лицо, да так пристально посмотрел, что она, заметив мой взгляд, чуть не свернула на обочину Лицо ее, скажу я вам, дорогой читатель, стало розовым-розовым… До такой степени розовым, что я понял, что… не в договоре дело, а… в «лечении».
— Да что может помешать настоящей страсти?! Договор, что ли?! — думал я. — Договор — это чепуха! Договор — это ерунда! Договор, он против любви! Против… розовой любви… как ее лицо…
Я откинулся на кресле и понял, что «пришел в себя». А Гейл «жала на газ», набрав дикую скорость на своем «форде».
— Здесь скорость ограничена! — сказал я. — Только девяносто миль разрешено!
— Я люблю быструю езду, — ответила она.
Я замолчал, закрыл глаза и сделал вид, что засыпаю. Но вскоре я и в самом деле уснул. Сколько я проспал, не помню, но вроде как недолго. Когда я проснулся, я увидел по-прежнему розовое лицо Гейл. Я опять уставился на нее, не отводя взгляда!
— Гейл! — окликнул я ее.
— Йес, — ответила она.
— Ты, Гейл, когда-нибудь влюблялась? Вот так вот, безрассудно… мучилась, терзалась… любя? — спросил я.
И тут она сказала такое… такое, от чего у меня завяли уши.
— У нас, понимаешь, негры играют в любовь. Я, честно говоря, опешил.
— Любовь должна быть рациональной, — добавила Гейл.
— По договору? — я пристально посмотрел на нее.
— Американские мужчины — самые натуральные трусы! Они боятся любви! Они только, может… ребенка могут зародить! А любви они не могут дать! — розовое лицо Гейл стало сердитым. Они даже не могут играть в любовь… как негры? — ехидно спросил я.
— Не в игре дело!
— А в чем?
— В том, что… в том, что любовь нужна! — Гейл начала заикаться.
— Для… «лечения», как прописал врач? — я еще более ехидно посмотрел на нее.
Гейл повернула в мою сторону голову.
— Смотри вперед! — вскричал я, увидев, что наш автомобиль начал вилять.
Гейл резко затормозила. Машина остановилась на обочине. Она развернулась ко мне.
— Американские мужчины — самые натуральные трусы! — страстно заговорила она. — Трусы! Это они придумали эти договоры, чтобы обезопасить себя! Не мы — женщины! А мы, женщины, хотим любить, по-человечески любить! Но… кого?! Кого?! Ко-го?!
Я промолчал.
— Может вы, русские, умеете любить?! Скажите, а можете вы, русские, дать любовь? Можете? — не унималась Гейл.
Я опять промолчал.
— Можете?! — с надрывом спросила она. Я поднял голову и, не ответив, спросил:
— А почему твоя подруга, Джулия, тоже хотела «попробовать» русского? Тоже из-за этого? Или… тоже из-за «лечения»?
— А потому, потому… — Гейл осеклась.
— А потому, что вам обеим не хватает любви! — вставился я.
— Да! Мы живем в этой Америке… мы существуем здесь…
— А если бы я выбрал Джулию? — перебил я ее.
— Джулию? Ты бы не выбрал ее!
— Почему?
— Потому, что я лучше!
— Чем?
— Ну… ну… это тебе самому судить.
— Ей, Джулии, тоже не хватает любви? Гейл опустила голову и тихо проговорила: — Не хватает.
Мы оба замолчали. А потом я вышел из машины, пригласил выйти Гейл и, не боясь змей, отвел ее метров на десять от обочины пороги и сел вместе с ней на техасскую (родную для нее) желтую траву. Шипения змей не слышалось.
Я положил на ее белокурые волосы руку, погладил по розовой щеке и спросил:
— Гейл! Тебе не хватает любви? Скажи честно! Гейл вскинула на меня глаза и… ничего не сказала.
А потом я подошел к машине, открыл дверцу, взял в руки договор, лежащий на бардачке между передними сиденьями и слегка «свихнувшийся» в мою сторону, подошел с ним к Гейл, сел рядом и с удовольствием порвал его на мелкие части, разбросав их по техасской траве. А кусочки этого бумажного договора даже не разлетелись по ветру, они… как-то с удовольствием… уткнулись в траву, чтобы остаться там навсегда.
Я поднялся с травы и тихо, шепотом, в сердцах, сказал:
— Любовь по договору — это не Любовь!
Я стоял и продолжал смотреть на нее. Гейл сидела, наклонив голову. А потом ее плечи задрожали и она, не стесняясь, навзрыд заплакала. Я погладил ее белокурые волосы.
Мы подошли к автомобилю, сели в него и поехали… вперед… На душе было легко.
