То, что никуда Катька не отпустит этого мальчика, пока он полностью не поправится, она решила, как взрослая, с самого начала, и то, что его надо чем-то кормить и лечить за это время – тоже! Имеющиеся в доме крупы, макаронные изделия, мука, чай-сахар, да все состояло на том же учете!
Имелся у Катеньки маленький секретик!
Каждый день бабушка давала ей деньги в школу на полдник, одну и ту же сумму, на стакан кефира или сока, булку или пирожок. Катерина не всегда полдничала, когда все места за столиками в буфете были заняты детьми – не ходила. И скопила капиталец тайный, который прятала – додумалась же! – в углубление под подоконником в своей комнате, случайно обнаруженное во время недозволенного занятия – глядения в окошко.
Она отмерит все до капельки потраченные на лечение медикаменты, запишет в выдернутый из тетрадки листочек, а завтра пойдет в аптеку и купит что надо! А еще хлеб, молоко и яйца, если хватит денежек.
И пойдет она в другой магазин, где ее не знают и где не встретятся знакомые соседские бабульки.
Год, прожитый в постоянной муштре и требованиях к исполнению, не прошел даром!
Ксения Петровна в лице внучки заполучила аудиторию для лекционно-назидательной передачи житейского опыта, свода собственных законов и видения жизни одному безропотному слушателю. Она вдалбливала в Катерину правила планированного ведения хозяйства каждый день. Во время совместной уборки помещений, готовки еды, стирки, глажки белья, мытья посуды. Она вещала со своей лекторской трибуны безапелляционно, монотонно-поучительно, переходя к практическим занятиям.
Что пригодилось Катюшке сейчас!
Она сняла со своей солдатской коечки покрывало, одеяло, принесла в бабушкину комнату. Поставив стул к окну, задернула плотные шторы на окнах, старательно проверив, не осталось ли предательской щелочки – свет не должен проникать наружу, у нее по расписанию сон! И все соседские партизанки об этом знают и донесут куда надо о непорядке!
Спрыгнув с высокого стула, Катька убрала его на место, в полной кромешной темноте переставила ночник с тумбочки на пол возле кровати и только тогда включила.
Но это еще не все. Сообразительное дитя принесло из кухни, с нижней полки кухонного буфета большой кусок полиэтилена, которым прикрывали мебель во время обметания потолков от пыли два раза в год.
Она старательно расстелила покрывало, сверху него одеяло, накрыла полиэтиленом и только тогда, откинув свисающее до пола покрывало, подлезла под кровать.
Он все так и лежал, не поменяв позы, и не дышал совсем, как почудилось ей.
Катька струхнула!
– Эй! – Она толкнула его кулачком в плечо.
– Это соседка приходила? – отозвался он вопросом.
– Да, она ушла, – успокоила Катька, – переползай сюда.
Он повиновался и кое-как переполз из-под кровати на расстеленный полиэтилен.
– Тебя надо осмотреть, но сначала помыть, – распорядилась девочка с неизвестно откуда взявшейся уверенностью в себе и своих решениях.
– В больницу играть будешь? – усмехнулся пацан разбитыми губами.
– Играть не буду! – твердо пообещала Катерина. – Сейчас принесу таз с водой и губку. А ты раздевайся!
– Ух ты! – слабо выказал удивление мальчишка. – Командуешь? Сам до ванной дойду.
– Ты же еле ползаешь! – всплеснула ручками по-старушечьи Катька. – Отлежался немного, пока у тебя тут Евгения шарилась.
Он медленно, передыхая, кое-как доплелся до ванной комнаты, и даже вытолкал Катьку за дверь, не разрешая помогать ему, и умудрился помыться под душем. Одеваться в рваную и всю в крови одежду не стал, остался в одних трусах и самостоятельно сходил в туалет, но на этом все его последние силы кончились – он свалился на пороге комнаты, как тряпичная безвольная кукла.
Катька присела рядом, гладила его ладошкой по спине и плакала от бессилия. Ничего, отлежался, отдышался и дополз до «больничной» половой койки.
– Тебя как зовут, мальчик? – спросила она.
– Тимофей, – представился пацан, не открывая глаз, – а ты Катька, внучка бабки Александровой, я знаю.
– Не Катька. Катерина, – возразила девочка.
– Это одно и то же.
– Нет, не одно! – очень твердо и уверенно еще раз возразила она.
– Значит, будешь Катериной, – согласился мальчик.
И это были его последние вразумительные слова в ту ночь.
Самую страшную ночь в жизни девятилетней Катерины Воронцовой.
Он был очень сильно, зверски избит. Синяки различной интенсивности и глубины покрывали весь его торс, ноги, но больше всего пострадали лицо и голова. Рассечены обе брови, разбит и, скорее всего, переломан нос, разбиты губы, на затылке в нескольких местах рваные раны. Катюшка старательно и осторожно обработала все раны сначала перекисью водорода, затем, не жалея, йодом, забинтовала разбитый в кровь локоть правой руки. И как-то умудрилась затолкать в него, потерявшего сознание, две таблетки аспирина и анальгина.
Он метался всю ночь, стонал, дрался с кем-то во сне, кричал, и она закрывала его рот ладошкой, чтобы не услышали соседи, порой впадал в забытье, порой начинал бредить непонятными, незнакомыми ей словами.
Она не отходила от него, поила крепким чаем, когда он приходил в себя, отдав свой многодневный рассчитанный паек заварки. То засыпала, проваливаясь в сон, когда он затихал, просыпалась, когда начинал метаться, и плакала от бессилия, от того, что не знает, как помочь, вылечить и что надо делать.
Лишь под самое утро Тимофей успокоился и заснул не тревожным обморочным сном. Катюшка осталась с ним, укрыла их обоих запасным покрывальцем из ее шкафа, поставила рядом будильник – распорядок надо соблюдать – подъем в семь утра! И провалилась в сон-омут.
Когда заорал будильник, Катерина открыла глаза и увидела Тимофея, он лежал на спине, повернув к ней голову, и внимательно ее рассматривал.
– Ты похожа на кошку, – изрек потерпевший.
– И вовсе не похожа! – обиделась девочка.
– Похожа, похожа! Волосы рыжие, а глаза зеленущие. Такого цвета глаза только у кошек и бывают, да и то у редких. Только худая ты очень. Такая худая, рыжая кошка.
– Ну и пусть! – перестала обижаться Катька.
А чего обижаться? Он совсем не обидно говорит.
– А почему ты с бабкой живешь? Родители померли, что ли?
– Нет, – не стала развивать тему Катька и поднялась с импровизированного ложа.
За время сна полиэтилен прилип к телу и теперь, издавая малоприятные звуки, неохотно отлипал от ручек-ножек.
– Надо идти умываться и завтракать. Завтрак в семь тридцать.
– Что, прямо так точно, в семь тридцать? – удивился он.
– Да.
