Сцепив зубы так, что эмаль заскрипела, сверхусилием он вцепился двумя руками в переднее, командирское кресло, до хруста суставов пальцев, и перенес тело вперед – от иллюминатора, от зова, от ужаса, и, как и велел Иваныч, стал смотреть вперед, на горизонт, через лобовое стекло.
Вертолет трясло, кидало и швыряло еще минут десять, и вдруг в один момент, разом все прекратилось, как отрезало, словно нить, за которую дергали, кто-то перерезал или отпустил – машина выровнялась, приборы замолчали, и повисла тяжеленная тишина…
Надолго.
Никто из них не сказал ни слова, не переговаривались, не обсуждали ничего – молчали! Лишь на подлете к буровой Иваныч сообщил диспетчеру, нейтральным, не окрашенным никакими интонациями голосом, что он борт такой-то, через десять минут прибудет к месту назначения, полет нормальный.
– Вас понял, – перепуганно ответил диспетчер, – до «Юности» десять минут.
«Юностью» называлась буровая, на которую так важно-преважно и крайне необходимо и срочно надо было попасть Захару Игнатьевичу Дуброву в прошлой жизни.
В прошлой. До Черного озера. Теперь для него наступила другая жизнь.
После.
Юру вырвало, как только он вывалился из кабины, Иваныч бледный, задубевший молчанием, лишь желваки ходили на скулах, на негнущихся ногах прошагал в каптерку, мимо вывалившей навстречу бригады буровиков. А Захар, чувствуя себя стариком, разбитым предсмертным параличом, кое-как вылез из вертолета и сел прямо там на землю.
– За-а-аха-а-ар!.. – все слышалось ему.
И перед глазами стояли молящие, зовущие глаза, мешанина вмерзших тел, разорванные криком рты…
К ним кинулись мужики, тормошили, расспрашивали, перепуганные их молчанием, подняли на руки, куда-то понесли.
Он пришел немного в себя, когда обнаружил, что держит в руке полный до краев стакан водки.
– Да что случилось-то?!! Мать вашу! – орал вконец напуганный их состоянием бригадир. – Что вы молчите все, как белены объелись?
Захар осмотрелся, повертев головой по сторонам, увидел сидевшего рядом, засуровевшего в своем молчании Иваныча, Юру, лежавшего на кровати, еще зеленого, прикрывшего от мира и расспросов глаза локтем, обеспокоенные лица таких родных, живых-здоровых мужиков-работяг…
Он хлопнул водку залпом, как воду от большой жажды, не чувствуя ни запаха, ни вкуса, поставил на стол пустой стакан и объяснил:
– Вам же срочно надо, вот мы и полетели…
– Да, б…дь, конечно, срочно! – драл горло бригадир. – У меня вахта бухает третий день. План летит к такой-то матери, начальство имеет каждый день куда ни попадя! Ты мне три дня назад уже срочно нужен был, я ж…
– Через Черное озеро… – договорил Захар.
И рухнула потрясенная тишина, как тогда в вертолете, когда выбрались…
– Е-ебиться сердце перестало! – протянул кто-то из буровиков ошарашенно.
Как отмашку дали – заговорили, загалдели все разом, расспросы-перерасспросы, водки налили, быстро баньку растопили. А как еще! У мужиков вон какой стресс, как черт их за пятки хватал, спасать надо!
Юрку на руках в баньку отнесли, ну, банька – это громко сказано, так, закуток приспособленный, но топилась исправно и пар держала, какой надо! Его парили долго, меняясь на венике, ничего, отошел вроде, взбодрился, а водочки махнул – верного русского средства от таких напастей, так вообще ожил.
Но странное дело, захмелевший Иваныч, да и Юрик в тон ему в деталях рассказывали, как трясло-кидало машину, что там у них в железе вертолетном отказывало, как чудом не рухнули, перемежая рассказ смачным матом и беленькой, но ни они, ни Захар ни полсловом, ни намеком не заикнулись о том, что видели в этом озере.
Да Захар мало кому рассказывал об этом, деду и отцу как-то, когда сидели в зиму у деда Захария в избушке мужской компанией, ну, тем, кто и сам это видел, но таких три человека всего-то нашлось, а больше и никому, ни жене, вроде бы самому близкому человеку и любимому, никому больше. И как ни странно, вот сейчас Зинуле.
– Иваныч под утро мне признался, что прошлый раз, когда летал над озером и тоже еле вертушку из штопора вывел, его предупреждали, что место это гиблое, предполагали, что как-то это связано с магнитной аномалией. Но больше никто ничего про те места не знал, а озеро в тот раз туманом затянутое стояло, он ничего не видел. Сказал мне: «Видать, Захар, это ты им понадобился, вот они и открылись, я же слышал, как они тебя звали, и Юрка слышал!»
– Жуть какая, – прошептала Зинаида из темноты.
– Да, жуть. Мы так никому и не рассказали, как бы настойчиво ни расспрашивали. А где-то через полгода мы с Иванычем нашли старожила одного, он нам и поведал, что это заключенные, их не то в тридцать восьмом, не то в тридцать девятом году туда НКВД вывезло и всех на озере расстреляли. По слухам, они какой-то суперсекретный объект строили, и все политические по пятьдесят восьмой, расстрельной статье. А озеро их тела в себя втянуло и сверху слоем льда накрыло. Озеро это – вечная мерзлота ледяная, еще с ледникового периода стоит нетронутое. И действительно там какая-то сильная аномалия есть, туда ни зверь не ходит, ни птицы не летают, только редко наведываются самые сильные шаманы, тайные обряды проводят. Говорят, души убиенных отмаливают и отпускают.
– А ты с шаманом общался? – совсем уж тихим шепотом спросила Зинаида.
И подумала, что они похожи на детей, которые спрятались в темном месте и рассказывают друг другу страшилки замогильными голосами и сами пугаются своих рассказов. Даже улыбнулась этой мысли. Но ведь действительно – жуть какая!
– Было дело, – признался Захар, – дважды общался. Я после этого случая перестал пренебрежительно ко всему необъяснимому, мистическому относиться. Без фанатизма, но осторожно. Мы же все атеистами в стране были, нам с рождения вдалбливали, что жизнь материальна, а что непонятно и не поддается объяснению, существовать не может или наука еще не разобралась. Так и жили всей страной, ни во что не веря. А после таких столкновений во что только не поверишь. А шаман меня один раз от смерти спас, но это уж несколько лет спустя, гораздо позже было. Совсем другая история.
Так он и промотался инженером-строителем с бригадой наладчиков по таким забытым богом местам, куда никто, кроме нефтяников да эвенков с чукчами не заглядывал, два года, пока не проявило начальство немереную «уважуху», оценив по достоинству, и допустило до основной профессии главного инженера проектировщика-строителя управления, отвечающего за объекты на территории, на которой влегкую поместилась бы, скажем, Франция или еще какая страна, известная спокойным европейским проживанием.
Это в двадцать-то четыре годочка! А потому что никто в профессию идти не хотел, все кинулись в кооперацию и наживание первичного капитальца. Да и до этого не особо рвались, из его курса только он и трудился по профессии на бескрайних, в полном смысле слова, просторах Родины, а остальные подались кто куда.
