– М-м-м-м!!! – замычал с интенсивностью необычайной, аж глазки выкатил пациент скорой помощи.
Зинуля подошла ближе, заинтересовавшись, и встала рядом с подругой. Сашок мычал и вращал выпученными глазами. Зиночка удивилась точности определения «вращать глазами», раньше ей казалось, что, во-первых, это невозможно, а во-вторых, что это не самое лучшее литературное выражение. Ошибалась! Смотри ж ты, что ни на есть, а верно определяющее процесс словосочетание.
– Ничего, ничего! – «успокаивала» Ритуля. – Мы обязательно придем, арбузик вам принесем, вам же теперь жевать нельзя!
Сердечная ты моя!
– М-м-м-м!!! – затрясло Сашулю, и он с большей интенсивностью изобразил вращение выпученными глазами, чем несказанно порадовал любознательную Зинулю.
– По-моему, Риточка, он не хочет, чтобы ты навещала его в больнице, – с явным сарказмом пояснила мычание и конвульсии пациента Зинуля.
– Ум-м! – обрадовался страдалец пониманию и кивнул.
Больно.
– М-м-м! – пустил слезу Сашок.
– Ну, тогда езжайте! – разрешила Ритка и захлопнула одну дверцу.
Буквально за секунду до ее «разрешения» внутрь машины поднялся фельдшер, захлопнувшаяся с силой дверка в аккурат пришлась ему по пятой точке, не успевшей сесть.
– Ой! – произнесла Риточка.
– Барышня, та ви що?! – сунулся в открытую створку возмущенный фельдшер.
– Та езжайте таки! – устало сказала Зинуля. – А то будет как у вашего пациента!
Фельдшер заценил ситуацию, быстренько захлопнул вторую створку, и машина отчалила.
– Ну що, Ритуля, домой? – провожая удаляющуюся машину взглядом, предложила Зиночка.
– Да, кажется, я уже нагулялась, – вздохнула Ритуля.
– Та ты що?! – подивилась Зинуля.
И стала безудержно хохотать, так, что пришлось согнуться пополам, упершись в коленки ладонями. Ритка посмотрела на подругу и захохотала, хлопая себя по бедрам.
– Отойди… на бе-езопасное… расстояние… и не… делай… телесных… дви-и-ижений! – сквозь смех не забыла приказать Зинаида.
Ритка послушно отскочила в сторону и оттуда прокричала:
– А как он мычал!
Минут двадцать они не могли остановиться, ржали, как молодые кобылицы, выкрикивая друг другу сценки из трагического падения незнакомого Саши.
Захар тоже хохотал, громко, разгоняя все загадочные сущности темноты по углам, вытирая навернувшиеся от смеха слезы.
– И что, так всегда?
– Та ни, боже упаси! – заверила Зинуля. – Так, по мелочи, в основном синяки, шишки, легкие переломы, немножко рваных ран и гибель личного имущества. Один мальчик, в которого Ритка влюбилась в десять лет, не дал ей покататься на велике, после чего она его резко разлюбила. Со словами «ну и ладно!» величественным жестом она отпустила фраера, которого жадность таки сгубила. Жест был театрально красив, хорош по драматургии, но случайно (а как еще!) она задела пацана по носу. Мальчику стало больно, он непроизвольно схватился за нос, неосмотрительно отпустив руль любимого транспортного средства, велик стал заваливаться. Спрыгнуть с него мальчонка не успел, нога застряла в раме, и они вдвоем – он и велик – рухнули в ближайший к месту событий куст шиповника. Итог: перелом правой ноги, вся попа и ноги в шипах, разбитый нос.
– Не слабо! – смеялся Захар. – И часто так случается?
– Постоянно, с разной степенью травматизма и ущерба для попавших под раздачу.
– Тяжело ей, наверное, живется с такой фатальной невезучестью? – искренне посочувствовал Захар Игнатьевич.
– Да что ты! Ритка считает себя самым везучим человеком на земле. На каждое сетование и переживание родных о ее невезучести она начинает цитировать Книгу рекордов Гиннесса, раздел самых нелепых смертей или раздел самых нелепых травм. Например, случай с одним путешественником, совершавшим кругосветное одиночное плавание. Вот представь: плывет себе мужик один в бескрайнем океане, погода чудная, никаких штормов, и ему прямо в темечко попадает метеорит. И насмерть. А Ритке всего лишь приходится участвовать в ликвидации последствий спровоцированных ею несчастий с другими, и то не в одиночку, а со всей семьей.
– Зинуль, ты не обижайся, но звучит это неправдоподобно, – осторожно высказал свое мнение Захар, – комично, не спорю, но гротесково, как рассказы Зощенко или Ильфа и Петрова.
– А представь, как мы все хохочем, когда вспоминаем, что случилось. Потом, конечно, после всех переживаний и экстренных мер по устранению. Вот так мы и живем: попадаем с Риткиной нелегкой руки, ликвидируем, а потом хохочем часами до слез и икоты. Да у Ритки вся жизнь – сплошной гротеск!
– А у тебя? – неожиданно спросил он.
– У меня…
И Зинаида задумалась, как сформулировать. А какая у нее жизнь?
Она не задумывалась раньше над таким, казалось бы, простым вопросом – какая?
Замолчала. И Захар не торопил, молчал. В полной, не нарушаемой вмешательством темноте и тишине, обострившей все чувства, неожиданно для себя, она осознала и поняла, какая у нее жизнь!
– Не поверишь! – веселым, но совсем тихим шепотом поделилась с ним выводами. – Радостно-свободная! Не в том смысле полной свободы от всего. Для такой свободы надо на острове каком-нибудь жить, и то полно ограничений и в передвижении, и в рационе, и в общении, да и в образе жизни. Я о другом, о свободе выбора своих решений. Всякая жизнь была, и трудная, и сложная, всякая, но свободная. Наверное, меня этому невольно Ритка научила.
В тот момент, когда она в свои семь лет сделала первый осознанный выбор, сев за парту с Риточкой и почувствовав, еще не поняв до конца, в силу возраста, а почувствовав интуитивно, что ничьи мнения, навязываемые даже из самых благих намерений, не могут повлиять на ее решение, – она стала свободной!
Но силу привычки и годами повторяемые «аксиомы» поведения не так-то легко перебороть, и не в одночасье. Порой, когда Зиночка по привычке старалась делать правильно, как учили и как положено, Ритка одним замечанием, каким-нибудь незначительным высказыванием, сама не осознавая того, возвращала ее в это состояние свободы от мнения других.
У каждого из нас есть основная, одна-единственная, главенствующая жизненно насущная потребность – быть любимыми!
Быть любимыми всеми!
И каждый ищет для себя путь к этой недосягаемой любви. Не будем брать крайности типа жертвы: «Вот я какая, все стерплю, перенесу ради вас – любите меня за это!» И ее противоположность – палач, скажем, маньяк-убийца: «Я заставлю вас меня любить!» Ну, такие это извращенные формы требования и ожидания любви.
По большей части обыкновенные, нормальные люди свое желание и потребность быть любимыми проявляют по-другому, изо всех сил стараясь стать хорошими для всех, в той мере, в которой каждый индивидуум научен пониманию, что значит «хороший».
