Саше орать не хотелось. Она работала всю свою жизнь на эту страну и ее благосостояние, это только последние годы — на свое, а уж где-то там на страну. А до этого… по двенадцать часов в день и на передовой — то есть в науке — и всерьез, без дураков, и много чего сделала, и многое из ее достижений работает до сих пор и используется той же страной, которой, собственно, на нее, Александру Романову, плевать со всех своих высоких точек!
«Да господи боже мой! — опомнилась Сашка, тряхнув головой. — Да чего это меня понесло-то! Вспомнила былые времена! Это все из-за Лильки и того, что поспать снова не удастся».
Стараясь отвлечься, она посмотрела вокруг и тут увидела закат!
Она сбросила скорость, съехала на обочину и, выключив мотор, смотрела во все глаза, упершись подбородком в сложенные на руле руки.
Над дорогой, тянущейся длинной серой полосой, круто поворачивающей вдалеке и от этого, казалось, обрывавшейся неожиданно, упираясь в величественные сосны, простиралось небо — ультрамариновое, невероятное! А на небе царил закат! Сказочный! Нереальный! В красках, которые мог себе позволить только Рерих!
Несколько длинных тонких облаков тянулись с полнеба и уходили за горизонт ярко, броско расцвеченные только что севшим солнцем. Бордовые, золотистые, оранжевые и пурпурные краски переливались, искрились, играя, балуясь — то вспыхивая, то затухая — завораживая, обманывая, втягивая в себя! Санька даже дышать забыла, так была очарована!
Ну как можно такое не замечать?!
Даже удивительно, как через раздражение, никчемные мысли-рассуждения смогло пробиться видение, чувствование этакой красотищи!
Саша посидела еще чуть-чуть, стараясь запомнить, сохранить внутри ощущения причастия, видения и переживания подлинной красоты.
Краски стали утихать, ретушироваться, заканчивая представление и уступая сцену сумеркам.
Александра громко вздохнула — надо ехать, и, заведя машину, тронулась с места.
Господи, когда же она сегодня домой-то доберется?
Лилька жила в огромном доме, почти тянущем на эпитет «усадьба», доставшемся ей от очень-очень-очень богатого дядечки, с которым она состояла в любовных отношениях целых два (два!) года. Небывалый подвиг с ее стороны, но при рассмотрении результатов — стоивший того, и стоивший весьма ощутимую в зеленых американских нулях сумму.
Она за этим дядечкой, по ее собственным словам, неизменно произносимым с тяжким ностальгическим вздохом, «горя не знала». Впрочем, насколько была осведомлена Санька, горя Лилечка вообще не знала.
Зато очень хорошо знала, как и где брать таких «дядечек» — искусство на грани фантастики.
— Важно не как взять, — поучала Саньку с присущей светской львице ленцой в голосе опытная Лилька, — важно, как с ним остаться. Я очень благодарная любовница, а большинство девиц из «поисковых» отрядов об этом забывают или не умеют!
Александре все эти пояснения-объяснения из жизни пасущихся на беспредельных лугах расейского и не только бизнеса в охоте на богатеньких мужиков светско-тусовочных хищниц были глубоко до лампочки, приблизительно как события, происходящие в космосе, в отдаленной галактике.
Ну кого, например, волнует, что за триллионы каких-то там парсек светового времени родилась новая звезда или взорвалась старая?
Была вот — и нет ее!
Но это была Лилечкина жизнь, она ею дышала, ее ела, пила, в ней спала, двигалась, пребывала.
И была Лиля Александриной подругой, до последнего времени единственной, других не было — ни лучше ни хуже.
— Ладно! — громко приказала себе Александра, прибавив скорости. — К черту все эти мысли! И откуда берутся? Ты лучше рули поскорее, Александра Владимировна, еще домой возвращаться!
Оставаться у Лили с ночевкой Александра не любила, не поддаваясь на ее уговоры и нытье. Уговаривать Лилька умела и без своей знаменитой непереносимой ноты, делала это с чувством, от души, профессионально, но Александра поддавалась крайне редко, когда сама решала про себя, что «ладно!».
Сашка не любила этот здоровенный дом с претензией на супер-пупер, на самый-самый. В нем было чересчур много пространства и столько же высоченных потолков, закоулков, и все это глухо ухало от каждого шага, пугало эхом, темными углами и невероятно нервировало масштабом замысла, как ей казалось, не соответствующего внутреннему исполнению.
Это так — объяснения, которые Санька пыталась дать самой себе, ей было как-то неловко оттого, что она чувствует себя неуютно в обожаемом Лилькой доме.
Да там и было неуютно!
В какой бы части дома ни находился человек, он неизбежно оказывался спиной или к двери, или к какому-нибудь темному углу. Черт его знает, может, его специально так строили, а может, это нечто концептуальное или лихо-дизайнерское, недоступное таким непродвинутым барышням, как она. Но оставаться там терпеть не могла и всегда старалась вернуться домой, в Москву.
«Это я хандрю, — поняла Александра, выруливая на поселковую улицу, в конце которой и стоял Лилькин домина, — злюсь и хандрю! Все потому, что отдых обломался, а я так все замечательно придумала! Э-эх…»
Так папа говорил — хандрить.
— Что ты хандришь, маленькая? — спрашивал он, усаживая грустную Сашку к себе на колени и прижимая к груди. Его уютная теплая грудь всегда была одета в белую рубашку с галстуком, жилет и пиджак и пахла сложной смесью химических препаратов, трубочным табаком и просто папой.
Александра замирала от восторга. Она обожала своего папу — боготворила все, что связано с ним: его запах, голос, сидение у него на коленках, поглаживание его огромной, теплой и шершавой от реагентов руки по ее худосочной спинке с торчащими лопатками. Только там, внутри его объятий, она чувствовала себя любимой, нужной, защищенной и счастливой.
Она так это все любила, что иногда специально притворялась, будто ей грустно, и это точно можно назвать «хандрой», только чтобы папа взял ее на коленки и гладил, и прижимал к груди, успокаивая и защищая от всех невзгод.
Охохошеньки-хо-хо!
Не надо было сегодня ехать к Лильке! Ох, не надо!
Раз полезли такие мысли, да еще воспоминания эти, значит, точно вымоталась до предела, и ничего хорошего это не сулит!
Воспоминания о папе — это самое лучшее и теплое, что было в ее жизни, и она держала их под запретом.
Строгим. Наистрожайшим!
По многим причинам, одной из которых было предвестие неприятностей, Саша однажды вдруг осознала, что каждый раз, когда она так ярко и живо вспоминает папу, следуют неприятности. Наверняка так просто совпало несколько раз, но она по привычке вывела закономерность.
А может, он предупреждал ее?
Все может быть, но лучше все эти экскурсы в прошлое контролировать.
«Ладно! Все! Разворчалась тут! — отчитала она себя мысленно. — Все, приехали! Лучше вылазь, твоя станция!»
