— Мама, что с тобой? Что говорит доктор? — допытывалась Беата.
— Ничего страшного, — храбро, но неубедительно произнесла мать. — Эти приступы начались несколько лет назад, но потом прошли. И вот теперь опять… что-то с сердцем. Возраст, полагаю. Механизм износился.
Беата подумала, что шестьдесят пять лет — не такая уж и старость, однако выглядела мать ужасно. Будь все по-другому, Беата поговорила бы с отцом. Моника сказала, что Якоб тоже обеспокоен. Завтра ей предстоял визит к доктору, а затем новые анализы. Но Монику собственная болезнь только раздражала. Правда, никто не назвал бы ее раздраженной. Скорее очень больной.
Когда Моника собралась уходить, Дафна крепко поцеловала бабулю на прощание, а Амадея непривычно крепко обняла ее. Беата на этот раз проводила Монику до самой улицы, понимая, что матери трудно идти, и поймала ей такси. Моника всегда приезжала и уезжала на такси, чтобы водитель не проговорился Якобу, где она была. Из страха перед мужем она никому не доверяла своей тайны. Страшно подумать, что сделает с ней Якоб, если узнает! Он всегда требовал от жены и детей беспрекословного подчинения.
— Мама, пообещай, что завтра ты обязательно пойдешь к доктору, — взволнованно попросила Беата, прежде чем усадить мать в такси. — Дай слово, что не отменишь визита!
Последнее было сказано недаром: слишком хорошо Беата знала свою мать.
— Разумеется, нет! — улыбнулась Моника, и Беата с радостью отметила, что мать сейчас дышит куда легче. Задержавшись у машины, Моника долго смотрела на дочь.
— Я люблю тебя, Беата. Береги себя и будь поосторожнее. Я постоянно беспокоюсь о тебе, — со слезами на глазах призналась она. Ей до сих пор нелегко было смириться с тем, что столько лет ее дочь была оторвана от семьи, словно уличенная преступница. Но Моника всегда считала, что любящие друг друга люди не могут ни в чем быть виноваты.
— За меня не волнуйся, мама. У нас все будет хорошо, — успокаивала мать Беата, хотя сама не слишком этому верила. — Главное, лечись хорошенько. И знай, что я тебя люблю. Спасибо, что пришла.
Беата была неизменно благодарна матери, зная, какая смелость требовалась от нее, чтобы навещать блудную дочь. Но даже теперь, больная, она рвалась увидеть Беату и внучек.
— Я люблю тебя, — прошептала Моника еще раз, вложив что-то в руку Беаты, и захлопнула дверцу машины. Беата, сжав руку в кулак, помахала вслед удалявшемуся такси и еще долго стояла на тротуаре, прежде чем разжать пальцы. На ладони лежало кольцо с маленьким бриллиантом, которое Моника носила всю свою жизнь. Подарок Монике от ее матери, кольцо, переходившее из поколения в поколение. При мысли о матери Беата всегда вспоминала его. Этот подарок глубоко тронул ее, но, надевая кольцо рядом с обручальным, Беата вздрогнула. Почему мать отдала кольцо именно сейчас? Может, она больна куда серьезнее, чем считала Беата? Или просто тревожилась? Она говорила, что такие приступы бывали у нее и раньше, но потом все прекратилось.
Однако всю ночь Беата не спала. Наутро она решила позвонить матери, только чтобы убедиться, что та на ногах и собирается к доктору. С нее вполне станется никуда не пойти. Слишком хорошо Беата знала, как не любит мать докторов и какой независимой она всегда была. Звонить домой было опасно, за последние два года Беата отваживалась на это всего два-три раза. Впрочем, отец должен сейчас быть в банке, а за девятнадцать лет в доме не осталось прислуги, которая знала бы ее голос.
Волнуясь, Беата набрала номер и заметила, как дрожит ее рука. Она заставила себя справиться с неприятным ощущением. Главное сейчас — здоровье матери.
На этот раз ответил мужчина. Беата предположила, что говорит с дворецким, и деловым тоном попросила позвать к телефону фрау Витгенштейн. Последовала долгая пауза, после которой незнакомец спросил, кто ее спрашивает. Беата, не зная, что ответить, назвалась Амадеей де Валлеран.
— Сожалею, мадам, но фрау Витгенштейн в больнице. Ночью ей стало плохо.
— О Господи… какой ужас… Что с ней? Куда ее отвезли? — всполошилась Беата, забыв про официальный тон. Дворецкий назвал больницу, но, видимо, только потому, что она показалась ему такой расстроенной и он предположил, что какая-то близкая подруга хочет послать его хозяйке цветы.
— Сейчас к ней пускают только родственников, — добавил он, чтобы удержать собеседницу от попытки навестить Монику, и Беата послушно кивнула:
— Разумеется.
Попрощавшись, она повесила трубку и долго глядела в пространство. Она обязательно должна увидеть мать. Любым способом надо пробраться в больницу. Что, если она умрет? Не может же отец отказать Беате в такой малости: увидеть мать на смертном одре!
Беата даже не позаботилась одеться как следует: просто накинула черное пальто на платье того же цвета, нахлобучила шляпу, схватила сумочку и выбежала за дверь. Минут через пять она уже давала таксисту адрес больницы. Всю дорогу Беата машинально вертела на пальце кольцо, подаренное вчера матерью. Слава Богу, что вчера у Моники нашлись силы приехать!
Беата вбежала в больницу, и медсестра в приемной объяснила ей, в какой палате и на каком этаже лежит больная. Это была лучшая больница Кельна. По коридорам расхаживали доктора, сестры и хорошо одетые посетители. Беата вдруг застеснялась своего непрезентабельного вида, но тут же махнула рукой. Это сейчас не так важно, главное — хотя бы немного побыть рядом с матерью.
Выйдя из лифта и свернув в коридор, Беата сразу же увидела их — братьев, сестру и отца. С ними были еще две женщины, вероятно, жены братьев.
Чувствуя, как колотится сердце, Беата приблизилась к собравшимся. Она была почти рядом, когда Бригитта обернулась, заметила сестру и уставилась на нее широко раскрытыми глазами. Она ничего не сказала, но остальные, заметив ее странное поведение, медленно, по одному, обернулись к Беате. Последним был отец. Он посмотрел на старшую дочь и ничего не сказал. Совсем ничего. Просто стоял неподвижно, не пытаясь шагнуть навстречу.
— Я пришла повидать маму, — объяснила Беата голосом испуганного ребенка, подавляя порыв метнуться к отцу, обнять его и молить о прощении. Но он казался высеченным из камня. Братья и Бригитта молчали, наблюдая за происходящим.
— Ты мертва, Беата. А твоя мать умирает.
В глазах Якоба стояли слезы. Но плакал он о жене. Не о дочери. Дочь он давно отринул.
— Я хочу видеть ее.
— Мертвецы не посещают умирающих. Мы отсидели по тебе шиву.
— Мне жаль, очень жаль, но ты не можешь помешать мне видеть маму, — с трудом выдавила из себя Беата.
— Могу — и помешаю. Потрясение убьет ее.
Беата почувствовала, какой жалкой, должно быть, выглядит она сейчас — в старом пальто, со сбившейся набок шляпой. Но она думала только о том, как побыстрее добраться сюда, ей было не до собственной внешности. Судя по лицам сестры, братьев и даже невесток, все они ее жалели. Она выглядела той, кем была для них, — отверженной и изгоем. Отец не спросил, откуда она узнала, что мать в больнице. Не хотел знать. Беата давно мертва и похоронена, а эта стоящая сейчас перед ним женщина для него никто, и он не желал иметь с ней никаких дел.
