– Не буду! И давай не будем об этом спорить! – Анна помолчала немного, а потом вдруг тихо спросила: – А что бы тебе еще оставалось делать, если это тебя вдруг внезапно выкинули бы из больницы?
– Меня? – Тина на секунду смешалась. Эта возможность показалась ей маловероятной. Но она ответила: – Да мало ли что? Нашла бы занятие. На крайний случай газетами бы пошла торговать.
Про газеты она придумала как-то внезапно.
– Говорю же, счастливая! – тихо сказала ей Анна. – А я бы не смогла.
– Господи, да мы с тобой в церкви будем петь! – придумала Тина. – У тебя контральто, у меня сопрано, нас оторвут с руками и ногами! – Тина сказала это в шутку и вдруг поняла, что эта мысль подруге приятна.
– Да? – спросила Анна.
– Конечно! – горячо обняла ее Тина. – Вот увидишь! Только надо поправиться, восстановить голос. Кстати, твои родные знают, что ты лежишь здесь?
Анна только головой покачала в ответ.
– Не знают? Так они, наверное, с ума сходят? Давай телефон, я им позвоню!
Анна молчала. Но Тина так стала ее тормошить, целовать и упрашивать, приводить разные доводы, даже обвинять саму Анну в эгоизме и черствости, что та вдруг сдалась и дала номер телефона. Большакова уже повернулась на спину, смотрела то на Тину, то куда-то в потолок – а из глаз ее все струились слезы, которые она не вытирала. Ей нравилось, что слезы с ее щек вытирала Тина кусочком марлевого бинта, всегда лежавшим на всякий случай в кармане ее халата. Потом Тина тихонько стала расспрашивать Аню о старых знакомых, соседях, товарищах по школе. Потом развернула перед старой подругой внезапную и заманчивую перспективу, как они пойдут устраиваться в хор, но не в православную церковь, которую Тина не любила за мрачность и догматизм, а в католическую, чью музыку знала по Баху, Моцарту, Мендельсону.
– Ты представь только, как звучит "День гнева – этот день" по-латыни под высокими сводами католического собора где-нибудь в Испании! – восторженно говорила она. – Если мы с тобой не сможем это спеть сами, ведь никто не мешает нам хотя бы послушать!
И обе, сидя на узкой больничной койке, прижавшись друг к другу, глянули в потолок и вдруг шепотом затянули на два голоса: "Ди-зе-ре-ре, ди-зе-ре-ре!"
– Не больница, а сумасшедший дом! Вы дадите, наконец, людям поспать! – вдруг раздался с соседней кровати сердитый голос.
– Извините! – проникновенно сказала Тина. – Я ухожу, – в самое ухо прошептала она Анне, – но ты даешь мне слово, что будешь лечиться?
– Спасибо, что зашла, – тихо ответила та. – Я буду о тебе думать.
– Я приду еще! – зашептала Тина. – А сейчас пойду и из своего кабинета позвоню тебе домой.
Анна крепко сжала ей руку повыше запястья.
– Спи! Тебе надо спать, а то уже скоро рассвет!
– Да. Иди, ты тоже устала!
– Да я ничего, главное сейчас – ты! Утро вечера мудренее.
Не в силах оторвать взгляд от отекшего лица подруги, Тина тихонько вышла из палаты. В дверях отделения у лифта ей опять встретился странный человек, которого она накануне видела в приемном. Тот, что курил и поджидал приятеля с повязкой на ухе. Он почему-то тоже не спал, и теперь у него была еще повязка и на носу. Тина узнала его по пижаме и по рыжей меховой шапке.
– Ван Гог! – прошептала она и спросила: – Вы что, так неудачно поговорили с приятелем?
Человек, тоже присмотревшись, узнал в ней женщину, с которой разговаривал днем в приемном.
– Да нет, – с каким-то неловким смешком проговорил он. – С приятелем повидались нормально. Потом я пошел его провожать, хотел, кстати, зайти в стеклянный магазин бутылку пива купить. А дорожка-то ведь вдоль больницы проходит. Ну вот и звезданул мне кто-то бутылкой по башке, аккурат с четвертого этажа. Теперь еще – перелом носа.
– Ну надо же! – сочувственно изумилась Тина.
– Хорошо, что с четвертого этажа саданули, а не с восьмого! – философски сказал мужчина. – Если с восьмого, точно бы голову проломили! Тогда бы в реанимацию попал.
– В реанимацию – это ко мне, – не к месту заметила Тина.
– Нет уж, лучше вы к нам, – сказал мужчина. – А вообще-то, мне повезло. Тот же самый врач, что с ухом меня принимал, теперь кости носа мне выправил. В этом же отделении. Как говорится, не отходя от кассы.
"Ну, русские люди – уникальные люди! – подумала Тина. – Все им нипочем!"
– Ну, вы уж будьте теперь осторожнее! – сказала она, – а то еще что-нибудь с вами случится.
– Да ладно, чего уж, всякое в жизни бывает! – беззлобно покрутил мужик головой, бросил окурок мимо плевательницы и пошел в свое отделение.
Тина посмотрела ему вслед, глянула на окурок, хотела сначала ему крикнуть, потом поднять окурок, потом махнула на все рукой и пошла пешком по лестнице в свое отделение. По дороге она повторяла, чтобы не забыть, цифры номера телефона Анны и поэтому не обратила внимания, что сверху, откуда-то с запасной лестницы, ведшей на чердак, вышли двое мужчин в завязанных наглухо халатах и в масках, с носилками в руках. Какое-то время они шли следом, а потом куда-то свернули.
Аня Большакова, снова повернувшись к стене, по-новому смотрела на надпись, нацарапанную на стене: "Жизнь прекрасна и удивительна".
"Вот насчет "прекрасна" не знаю, – думала она. – А что удивительна – это точно". Разве могла она подумать, что именно здесь, ночью, при таких обстоятельствах встретит подругу, с которой когда-то на переводном экзамене в четвертом классе они играли в четыре руки вальс Хачатуряна к драме Лермонтова "Маскарад"?
А сама Валентина Николаевна, пешком спускаясь по долгим лестничным пролетам, впервые в своей жизни подумала, что, может быть, как раз очень хорошо вышло, что она стала не певицей, а простым врачом, хоть и высшей категории.
24
В ее отделении было все по-прежнему на редкость спокойно. Проходя по коридору, Валентина Николаевна заглянула в палаты и увидела, что доктор Оганесян, отделенный от мира ширмой, по-детски спит, положив голову на руку и поджав под себя ноги, что девочка Ника все так же находится без сознания. Валерий Павлович следил за больными в мужской палате и стоял рядом с кавказцем. «Повешенный» и алкаш спали. Привычным движением Чистяков вдел свою трубочку в уши. Тина больше не стала смотреть – и скорее пошла в свой кабинет, чтобы переговорить с родственниками Анны. Она думала и о том, что должна позвонить домой, но почему-то оттягивала звонок.
"Сейчас все равно они спят. Я же сказала, что буду в больнице, они привыкли к моим дежурствам, не буду будить до утра", – подумала она и набрала Анин номер телефона. Трубку сразу же сняли, и встревоженный мужской голос сказал нетерпеливо:
– Говорите, я слушаю.
– Это из больницы, – сказала Тина.
– Что? – напряженно спросил голос.
