– Я хочу, чтобы на старости лет мне было нечего стыдиться. Я бы с радостью все попробовала, но финал слишком уж предсказуем. И без любви мне это будет неприятно.
– Это же все теория, без практики она ноль.
– Мне, знаешь ли, твоей практики хватает.
– Так, может, все-таки согласиться на Макса? У него с наследственностью полный порядок.
– Откуда тебе знать? – поморщилась Лида. А потом призналась: – Узнавала я: у него дед алкаш, и отец, и мать уже спиваться начали. У них в деревнях это быстро.
– Ты прямо Максима об этом спросила? – остолбенела Маргоша.
– Ты дуру-то из меня не делай, – обиделась Лида. – Мне же с ним работать.
– Сама себе противоречишь, – подвела итог Рита.
– Это нормальное состояние мыслящего человека.
– Конечно. Нам, тумбочкам прикроватным, не понять. Слишком глубоко и заумно.
– Все. Отбой. Я жалею, что рассказала тебе об этом.
– Боишься, что я побегу звонить по городу об этой новости? – насупилась Рита.
– Нет. Я прекрасно знаю, как ты ко мне относишься. Поэтому предполагаю, что в последующие дни поток поклонников из жалкого ручейка превратится в бурную реку, русло для которой ты начнешь рыть прямо завтра. Вы спелись с моей мамой, но ваши планы сродни планированию межгалактического центра в Нью-Васюках. Не летают сюда ни корабли, ни тарелки. Успокойтесь обе. Я выросла из коротких штанишек и вполне самостоятельна как в финансовом плане, так и в моральном.
– Ладно, не кипятись. Раз взрослая, плыви сама.
– Вот объясни мне, почему я тебе не верю? – вздохнула Лида. – Погаси этот лисий блеск в глазах и спи.
– Мне неохота спать, – старательно сдерживая зевоту, промямлила Маргоша.
– Тогда подумай о своих проблемах. О своих я подумаю сама.
Лида действительно уже давно вылетела из-под маминого крыла и гребла по бескрайнему житейскому морю под всеми парусами. Но даже тот факт, что дочь перешагнула тридцатилетний барьер, не мешал Антонине Гавриловне старательно дуть ей вслед, заменяя собой попутный ветер. Лида так и осталась в ее глазах нескладным гадким утенком, с годами превратившимся не в прекрасного лебедя, а в некрасивую утку, как и положено по законам природы. Маргариту мама боготворила. Правда, сначала, узнав, что Лида связалась с сомнительной девицей, которую, кривясь и перешептываясь, обсуждал весь двор, Антонина Гавриловна устроила дикий скандал. Крик для нее был скорее способом самовыражения и освобождения организма от негативной энергии, поскольку на Лиду орать было бесполезно. Если дочь что-то втемяшивала себе в голову, то переубедить ее было невозможно. Таким образом мама лишь выразила свое отношение к этой непонятной дружбе, гипотетически повосклицав, что с подобной подругой и ее дочь покатится по наклонной плоскости.
– Ма, ты отдаешь себе отчет в моих перспективах? Кому я нужна? Да меня хулиганы в темноте пугаются!
Антонина Гавриловна лишь махнула рукой. Лида послушно ночевала дома, никаких кавалеров у нее не появлялось, а к моменту окончания института мама, сама себе в том не признаваясь, уже начала желать, чтобы дочь хоть как-то скомпрометировала себя вслед за Маргаритой. Она достаточно трезво смотрела на Лиду, но материнское сердце не признавало, что в ее некрасивой Лидусе нельзя найти хоть что-то, что могло бы составить счастье какого-нибудь скромного советского труженика.
Потом очередной Ритин ухажер потянул Лиду в бизнес. Антонина Гавриловна с воплями заламывала руки и ежевечерне выступала перед уставшей Лидусей на тему «тебя посадят». Через год Лида сделала на маминой жилплощади ремонт, купила себе квартиру и, не слушая неуверенных причитаний Антонины Гавриловны о том, что теперь дочь, у которой руки вставлены в неподходящее место, умрет с голоду, так и не сумев пожарить себе омлет, решительно отбыла на новое независимое место жительства. Неожиданное богатство дочери ударило в голову не привыкшей к роскоши Антонине Гавриловне, и она увлеклась тратой Лидиных денег. А дочь, в свою очередь, радовалась, что у мамы нашлось занятие, и она реже стала появляться в новой дочкиной квартире, чтобы снова и снова удивляться отсутствию на роскошной жилплощади хоть какого-нибудь завалященького мужичка.
Но окончательно успокоить Антонину Гавриловну мог только штамп о браке в Лидкином паспорте. Лида быстро поняла, что, когда мама тихим и жалобным голосом просит приехать и привезти лекарства, продукты или еще что-нибудь, в данный момент ей не нужное, то в гостиной наверняка изнывает в предвкушении сватовства какая-нибудь старинная приятельница, соседка, знакомая знакомых с перезрелым сыном или заловленный телемастер, не ожидающий подвоха.
Первым был отвергнут Жорик – сын маминой подруги Ангелины Олеговны. Георгий стремительно приближался к сорокалетнему юбилею и был идеальным образцом старого холостяка. Он панически боялся женщин, и этот страх иссушил его организм, сделав еще не старого мужчину похожим на флагшток с огромными ушами вместо флагов. Жорик был длинным и тонким, как макаронина. Его было жаль, но приласкать это недоразумение было страшно, поскольку вся конструкция выглядела хилой и ненадежной. Реагировал он только на «Жора, скажи», сурово выдаваемое слоноподобной Ангелиной Олеговной. Получая эту команду, он сразу начинал общаться, словно старый телевизор, который выключается после удара по крышке. Через несколько минут контакты опять размыкались, и Жора затихал, аккуратно ковыряясь в своей тарелке.
Лида сначала не поняла, чем обусловлена неожиданная ласка в голосе вечно недовольной и скандальной Ангелины, но после пятиминутного выступления хором обеих мам, наперебой расхваливавших своих чад, сообразила. Ей стало смешно.
«Брак двух бракованных индивидуумов», – подумала она и хихикнула.
Поскольку до этого старательно подталкиваемые друг к другу молодые молчали, не реагируя на внешние раздражители, обе маменьки обрадовались, восприняв вывалившийся из Лиды смешок как зародыш кокетства.
Обе женщины, глядя на чужое сокровище, искренне считали, что их дитятко заслуживает большего, но, поскольку судьба несправедливо обделила их вниманием, надо хватать, что дают. Антонина Гавриловна ценила в Жорике мужское начало, которым он должен был обладать согласно полу, указанному в паспорте. Оно давало ей надежду на внуков. Ангелина Олеговна мирилась со страшновато-блеклой невесткой, млея в предвкушении безбедной старости, которую собственный сын при всем желании обеспечить ей не смог бы.
Обе мамы привыкли решать все в директивном порядке, поэтому на бунт не рассчитывали. Лиду еще ни разу не сватали, а вот Георгия деятельная Ангелина Олеговна неоднократно пыталась пристроить. Он не возражал. Возражали невесты, причем иногда в резкой и грубой форме. Жора уже привык быть отвергнутым, поэтому шел на очередное сватовство, как кит на закланье.
Он чувствовал себя одинаково скованно как в присутствии интересных дам, так и в присутствии дурнушек типа Лиды. В юности он пытался бунтовать и даже привел однажды домой пухленькую Лерочку, сообщив матери, что это его невеста. Валерия была единственной, кто обратил внимание на нескладного парня, поэтому ее моментально произвели в чин невесты и притащили домой на смотрины. Скандал был безобразным и отвратительным. Ангелина Олеговна визжала и подпрыгивала в прихожей, как взбесившаяся самка павиана. Самое удивительное, что и тихая, воспитанная Лера тоже не осталась в долгу. Женщины сцепились, повалили вешалку, и скандал вместе с ними выкатился на лестничную клетку, словно снежный ком, погребя под собой любопытствующих соседей, выползших на шум. Георгию стало плохо, он как в тумане наблюдал за действиями приехавшей милиции, подписывал какие-то бумажки и нечленораздельно мычал на все вопросы участкового.
