– Пошла вон! – раздалась короткая команда, и девица послушно соскользнула вниз.
– Ну что же, пока вроде все, – сказала Иза. – Сначала акклиматизируйся в нашем бабском зверинце, а потом вместе подумаем над твоей дальнейшей жизнью, прикинем, как лучше ее склеить и исправить.
«Бабский зверинец» – угрюмо думала я. Преступление и наказание. Само понятие наказания и его смысл, в который я так верила все это время, сильно изменились для меня в течение нескольких дней, проведенных здесь.
Мои новые товарки по-прежнему уходили по утрам, и я оставалась одна. Надзирательница, которая должна была проводить меня в библиотеку, все не показывалась. Тут никто никуда не спешил, здесь времени у всех было хоть отбавляй.
Я узнала, что плешивый сосед по столу приходился мужем нашей светловолосой Венере. Про себя я ее так и называла – Светловолосая. Они оба были социологи и работали, как и Эдвард, в Польской академии наук. У нее научная степень была даже повыше, чем у ее мужа. Я подстроила так, чтобы нас представили друг другу, а потом Эдвард, перехватив инициативу, пригласил их на бридж. Супружеская пара принесла с собой коньяк. Мы сидели вчетвером за столом, наши взгляды то и дело перекрещивались. Наши гости не имели понятия, что, сами того не желая, стали участниками двойной игры. И в обеих этих играх карты сдавала я. Моим партнером по бриджу был муж Светловолосой. Эдвард сидел напротив нее. Глазами они передавали друг другу информацию не всегда связанную с игрой в карты. «Ты мне нравишься, – посылал ей сигналы мой муж, – что скажешь на это?» Она не спешила с ответом, и Эдвард показал мне глазами: «кажется, провал». Мой взгляд говорил: «пробуй еще». Был момент, когда в его взоре я ясно прочитала вопрос: «подумай хорошенько, ты действительно этого хочешь?» Я ответила утвердительно. Мы с мужем Светловолосой выиграли обе партии. «Бедняга, – подумала я, – ему везет в картах…»
Сначала мы пили принесенный коньяк, потом в ход пошла наша водка. Муж Светловолосой напился, нес чепуху, а ей было стыдно за него. Она все время порывалась отвести его к себе, в домик на берегу.
– Я провожу вашего мужа, – вызвалась я, – Эдвард хотел прогуляться, составьте ему компанию.
Мой пьяный партнер по картам пошел со мной, тихий и покорный. Мы оба молчали. То, что они остались там одни… Мне не хотелось признаваться в своей ревности даже самой себе. Я себя не понимала – ну зачем было с таким упорством толкать Эдварда в объятия этой женщины? Или я рассчитывала на то, что он, Эдвард, будет упираться? Когда я вернулась, их не было в комнате. Я присела на крыльце и засмотрелась на озеро, которое выглядело в этот час словно черная бездна. То, что я сейчас чувствовала, можно было бы определить как ненависть. Только вот к кому? К себе? К ним обоим? Или же к каждому по отдельности? Я просидела так довольно долго. Начинало светать, моросил мелкий дождичек. Над берегом озера поднимался матовый, похожий на папиросную бумагу туман. В какой-то момент из него вынырнула чья-то фигура. Это возвращался Эдвард. Он присел рядом со мной на ступени крыльца.
Неторопливо вынув пачку «галуаз» – свою любимую марку сигарет, всегда покупаемых за доллары в «Певексе»
[6]
, он с наслаждением закурил.
– Ну и как? – спросила я, чувствуя, что пауза затянулась.
– Дело сделано.
– Что сделано? – Кажется, я не сумела справиться с волнением, и голос выдал меня.
Эдвард промолчал.
– Ответь же наконец на мой вопрос!
– Ответь себе сама, – отрезал он и, резко поднявшись, шагнул в дом.
Я вбежала туда вслед за ним и вцепилась в отвороты его куртки.
– Ответь на мой вопрос! Отвечай, когда тебя спрашивают! – орала я.
Грубо схватив меня за запястья, он отбросил мои руки.
– Мне не понадобилось брать ее силой, как приходится поступать с собственной женой!
Я испытывала необыкновенное волнение, когда сотрудница по культурно-массовой работе – коротышка в очках с очень толстыми стеклами, за которыми почти не было видно глаз, – вела меня в крыло, где находилась тюремная библиотека. По пути туда мы молчали, она даже не сделала попытку ввести меня в курс дела. Мы прошли через несколько постов, прежде чем оказались в помещении, заполненном книжными стеллажами. Рядом с ним находилась читальня с несколькими столиками и стендом с газетами и журналами, а чуть дальше – дежурка, из которой можно было наблюдать, что происходит в обоих залах. Там сидела надзирательница, в обязанности которой входило наблюдать за поведением заключенных в так называемое свободное время. В случае возникновения беспорядков или еще чего-нибудь недозволенного она была обязана тут же вмешаться. Я зашла за стеллажи, чтобы скрыться от ее взгляда, и, уткнувшись головой в корешки книг, прикрыла веки, вдыхая знакомый запах пыли и старой бумаги, давно уже забытый запах. Это были минуты передышки, принадлежащие только мне. Я теперь так в них нуждалась…
Первой попавшейся мне книгой оказались «Три мушкетера». Присев на корточки возле стеллажа, я прочитала: «Три дара г-на д'Артаньяна-отца…», и слезы начали застилать мне глаза. Мне припомнилось время, когда я прочитала эту фразу впервые. Тогда мне было четырнадцать лет, как раз начались каникулы. Подруга дала почитать мне роман Дюма. Я нарвала себе вишни в саду за домом священника, а потом в прозрачном стеклянном салатнике отнесла ягоды наверх, в свою светелку. Лежа на животе, я ела вишни и зачитывалась приключениями молодого д'Артаньяна.
Весь день, до самой вечерней поверки, я провела в библиотеке, отлучившись только на обед. А потом нас повели в баню. Нужно было отдать свои вещи в стирку и получить взамен чистые. Это была невыносимая процедура: мне постоянно доставалась хоть и чисто выстиранная, но ношенная другими одежда, чужая одежда. Зэчки со стажем могли иметь в своем распоряжении личные вещи и надевать их на свидания с родными, но на меня это правило пока не распространялось. Баня находилась в самом низу, в подвале. Это было просторное помещение со стоячим душем и деревянным настилом, брошенным прямо на цементный пол. Нам велели оставить вещи в шкафчиках и по очереди входить в душевой зал. То, что мне при всех приходилось раздеваться донага, страшно смущало меня, хорошо еще, что вокруг были одни женщины и нас охраняла надзирательница. Босиком пробежав по каменному полу в коридоре и ощущая леденящий холод под ступнями, я юркнула под горячий душ. Маленькие оконца под самым потолком сразу запотели – нам дали по– настоящему горячую воду.
Намылившись выданным куском дешевого мыла, я с наслаждением подставила тело под горячую струю. Затем старательно промыла волосы и, уже споласкивая их, вдруг почувствовала на себе взгляд. Повернув голову, я увидела Агату. Она стояла рядом, уставившись на меня неподвижным взглядом. Я инстинктивно прикрыла грудь руками. Сама Агата выглядела карикатурой на женщину: ее тело напоминало бесформенный мешок, к которому были прикреплены два раздутых бурдюка рук, покоящихся на животе, бедра заплыли жиром настолько, что ей приходилось стоять, расставив ноги. Венчала эту тушу круглая, словно очерченная циркулем, голова. То, как она смотрела, заставило меня похолодеть от страха. Подспудно я чувствовала, что этот взор не сулит мне ничего хорошего. Выскочив из душа и обернувшись полотенцем, я побежала в раздевалку, спиной все время ощущая ее взгляд. К счастью, она с нами в камеру не вернулась – задержалась где-то по пути, хотя зэчкам строго воспрещалось после вечерней поверки находиться вне своих камер. Я взобралась на нары, ощущая чистоту и легкость во всем теле. Это был первый сносный день в тюрьме.
