Всего один раз мне довелось быть невольным свидетелем их телефонного разговора, когда в перерыве между лекциями в университете Эдвард на минутку забежал на Мальчевского. Спросив разрешения позвонить, прошел в кабинет и притворил за собой дверь, но она взяла и открылась. Про себя я даже не без иронии подумала, что ее приоткрыло мое любопытство.
– Это я, – сказал он в трубку. – Вернусь после шести, что-нибудь купить по пути?
Она в ответ за что-то начала отчитывать его.
– Нет, зайти я бы не смог, у меня было слишком мало времени… нет, я не голоден, уже выпил чашку кофе…
Кофе он сварил себе минуту назад у меня, но этого он ей, разумеется, не сказал.
Он слушал до крайности затянувшийся монолог, кусочек из которого услышала и я. Просто сняла трубку в кухне, надеясь, что он этого не заметит.
– … а то они себе вообразили, что я им этот бред чуть ли не задаром буду переводить… будь это Шекспир, я б и выпендриваться особо не стала, а на этот поганый детектив пускай раскошелятся!
– Умница моя! Очень правильно рассуждаешь, – услышала я голос Эдварда в трубке.
«И чего в этом такого умного?» – в недоумении подумала я.
Поначалу я даже поверить в это не могла. Написав на листке: «Мадам де Турвель?», я была в полной уверенности, что получу в ответ: «С чего ты взяла?» Так уже было однажды, когда возникло подозрение, что одна подруга Эдварда ждет от него ребенка. В городе, где она жила, Эдвард вел практикум для учителей польского языка. Она была в числе слушателей семинара. Немудрено, что вскоре она была без ума от него. Муж сомневался, начинать ли с ней роман. По его словам, это была типичная Анна Каренина, и он опасался, что с ней потом хлопот не оберешься. Как в воду глядел. Полонистка написала полное драматизма и упреков письмо, а в конце красным (не исключено, что с помощью именно этого карандаша она поправляла ошибки в тетрадках своих учеников) было подчеркнуто: «У меня задержка». Эдвард показал мне это письмо, и мы с ним думали, что предпринять. В конце концов остановились на том, что он съездит в этот город. Нужно же было наконец выяснить, что там с этой полонисткой. Он уехал, а я места себе не находила. В результате в гостиницу, где он остановился, полетела телеграмма, в которой был только один вопрос: «Мадам Баттерфляй?», а несколькими часами позже пришел столь же короткий ответ: «С чего ты взяла?»
А вот теперь он меня удивил. Сперва я не сознавала, насколько серьезно прозвучало это «да». Однако я решила не оставлять этого без внимания и после возвращения из отпуска снова въехать в нашу квартирку. Когда до Варшавы оставалось совсем немного, он осторожно спросил меня, куда я поеду сначала, на Мальчевского или домой.
– Домой, – ответила я.
– Тебе нужно забрать какие-то вещи?
– Я там живу!
Увы, там я уже не жила, только пока еще не знала об этом. Эдвард занес наверх наши чемоданы, после чего сказал, что должен выйти на минуту, и не появился до утра. Он позвонил мне уже из редакции.
– Дарья… между нами останется все по-прежнему… но… в моей жизни появилась другая женщина…
– Кто?
Он кашлянул, прочищая горло.
– Другая…
– Я ее знаю? – Да.
– И кто она?
– Алиция.
– Случайно, не та, что из Страны чудес?
– Она учила меня английскому…
– Значит, все-таки мадам де Турвель, – подхватила я не без ехидства.
– Прекрати, – раздраженно ответил он.
– Ты уже со мной не играешь?
– Играла со мной ты.
– А ты мне изменял!
– С твоего благословения.
– Я беру его назад, – быстро произнесла я, одновременно понимая, что говорить этого не должна, потому что в данной ситуации это прозвучало жалко.
В трубке воцарилась молчание. Не в силах дольше переносить его, я бросила ее на рычаг.
Второго звонка не последовало, я взяла так и нераспакованный чемодан и поехала на Мальчевского. Дверь мне открыл дядя, чисто выбритый, в домашней куртке. Глядя на мой чемодан, он покачал головой. Еще вчера я заявила ему, что остаюсь с Эдвардом.
– Надолго ли? – спросил дядя.
– Он мой муж, – ответила я.
Следующий после праздников день я провела как в кошмаре. Все началось с разболевшегося зуба. Я сразу же обратилась в санчасть, но оказалось, что зубной кабинет не работает. Старая бормашина окончательно отказала, а на новую не было денег. Кризис добрался и сюда. Заключенных теперь возили в поселок в обыкновенную поликлинику, и то только в экстренных случаях. Надзирательница потребовала, чтобы мне и другой маявшейся зубной болью бедолаге обязательно надели наручники, а иначе она не возьмет на себя ответственность и т. д. и т. п. Снова приходилось испытывать это жуткое чувство. Скованный наручниками, ты становишься совершенно беспомощным: это все равно что падать лицом вниз и не иметь возможности его заслонить.
В тюремном фургоне я сидела бок о бок с такой же, как и я, скованной наручниками заключенной. Она напоминала мне женщину с кувшином молока со знаменитой картины Вермеера, репродукцию которой я повесила в своей спальне.
В Амстердаме устраивали авторский вечер по случаю выхода моей книги в Голландии. Мы поехали туда вместе с Эдвардом. Впервые мы выезжали за границу по моей надобности и жили там на мой гонорар, а не на его суточные, выделяемые Институтом литературных исследований. Я была горда этим. Похоже, он тоже гордился мной – столько лестных слов нам пришлось выслушать о моей книге. Серьезная литература, необыкновенный роман, потрясающая проза и т. д.
Это была странная поездка. Нас принимали за супругов и в гостинице зарезервировали один номер, а ведь он уже два года жил с другой.
Перед поездкой я боялась, что он откажется и не поедет со мной. Долго думала, как сказать ему об этом. Все откладывала разговор, пока не начали поджимать сроки и дольше откладывать было уже нельзя. Когда Эдвард появился на Мальчевского, я неуверенно начала разговор:
– Меня приглашают в Голландию на встречу с читателями…
– Да что ты! – обрадовался Эдвард, в этот момент он как раз заваривал кофе на кухне. – Я надеюсь, ты согласилась поехать?
– Я ни разу не была за границей одна. Немного боюсь.
– На самом деле тебе совершенно нечего бояться.
– А ты… ты бы не хотел поехать со мной?
Он взглянул на меня, как бы желая удостовериться, говорю ли я всерьез.
– Я мог бы, – медленно произнес он. – Только на несколько дней.
– На два!
Что он ей сказал, я не знаю. Думаю, он скрыл от нее, что едет со мной. Тогда она уже была больна, о чем я, в свою очередь, не имела понятия. И несмотря на это, он оставил ее одну, а может, именно поэтому и оставил. Ему необходима была передышка, отдых от разыгрывающейся на его глазах трагедии…
