– Был жив сегодня утром.
Сэр Лоренс хитро сощурился.
– Знаете, что я думаю, Форсайт. Говорят, что у Элдерсона на содержании две женщины.
Сомс раскрыл глаза. Это мысль! Все объясняется тогда очень просто.
– Моя жена говорит, что одна из них безусловно лишняя. А вы что скажете?
– Я? – сказал Сомс. – Я только знаю, что этот человек хладнокровен, как рыба. Ну, мне сюда! До свидания!
Нет, никакой помощи от этого баронетишки не дождаться. Решительно ничего не принимает всерьез. Две женщины у Элдерсона! В его-то годы! Ну и жизнь! И всегда находятся такие люди, которым все мало, они идут на любой риск. Сомс не мог этого понять. Сколько ни изучай таких людей – ничего не разберешь! И все-таки такие люди существуют. Он прошел через холл в комнату, где завтракали «знатоки». Взяв со стола меню, он заказал дюжину устриц, но, вспомнив, что в названии месяца нет буквы «р», взял вместо них жареную камбалу.
VIII. СБЕЖАЛ
– Нет, родная, природа сдана в архив.
– Что ты хочешь этим сказать, Майкл?
– Да ты почитай романы с природой. Прилизанные описания корнуэлских скал или йоркширских болот – ты была когда-нибудь на йоркширском болоте? Просто не выдержать! А романы о Дартмуре! Жуть! Этот Дартмур, откуда приходят все страсти, – а ты была там когда-нибудь? Ведь все это ерунда! А эти, которые пишут о Полинезии! Ой-ой-ой! А поэты, из тех, что «брызжут и блещут», – разве они в состоянии показать природу? Те, которые работают под сельских простачков, чуть получше, конечно. В конце концов старик Уордсворт дал нам Природу с большой буквы, и она успокоительна, как бром. Конечно, есть еще настоящая природа, с маленькой буквы; если ты имеешь дело с ней, то тут обычно идет борьба не на жизнь, а на смерть. А Природу, о которой мы столько кричим, запатентовали, сделали из нее настой и разлили по бутылкам. Для современного стиля природа уже устарела.
– Ну, ладно, давай все же покатаемся по реке, Майкл. Может, выпить чаю в «Шелтере»?
Они уже подъезжали к дому, который Майкл называл «завидной резиденцией», когда Флер наклонилась вперед и, коснувшись его колена, сказала:
– Я к тебе и вполовину не так отношусь, как ты заслуживаешь, Майкл.
– Что ты, детка! А по-моему, так.
– Я знаю, я эгоистка, особенно теперь.
– Но ведь это из-за одиннадцатого баронета.
– Да, ребенок – большая ответственность. Я надеюсь, что он будет похож на тебя.
Майкл подвел лодку к пристани, сложил весла и сел рядом с Флер.
– Если он пойдет в меня, я его лишу наследства. Но сыновья обычно похожи на мать.
– Я говорю про характер. Я страшно хочу, чтоб он был веселый, спокойный и чтоб он чувствовал, что стоит жить на свете.
Майкл поглядел на ее губы – они дрожали, – на ее щеку, покрывшуюся легким загаром за этот день на солнце, и, наклонившись, он прижался к ее щеке.
– Я уверен, он будет славный малыш, веселый.
Флер покачала головой.
– Я не хочу, чтоб он был жадный и занят только собой – у меня, знаешь, это в крови; я вижу, как это плохо, и ничего не могу с собой сделать. Как ты умудряешься быть не таким?
Майкл взъерошил волосы свободной рукой.
– Солнце не слишком печет, маленькая?
– Нет, серьезно, Майкл, как ты умудряешься?
– Но ведь я тоже жадный. Ты ведь знаешь, как ты мне нужна. И тут уж ничем не поможешь.
Ее щека ласково потерлась об его щеку, и, осмелев, он сказал:
– Помнишь, как ты однажды вечером в этом самом месте подошла к берегу и увидела меня в лодке. Когда ты дулла, я стал на голову, чтобы охладить ее. Я тогда чуть с ума не сошел, совсем не надеялся. – Он остановился. Нет! Не стоит ей напоминать, что в тот вечер она ему сказала: «Приходите опять, когда я наверно буду знать, что не добьюсь своего». Неведомый братец!
Флер сказала спокойно:
– Я была свиньей по отношению к тебе, Майкл. Но я была страшно несчастна. Это прошло наконец, совсем прошло. Теперь все в порядке, кроме моего характера.
– Ну, это ничего. А как насчет чаю?
Рука об руку они поднялись по лужайке. Дома никого не было: Сомс уехал в Лондон. Аннет – в гости.
– Дайте нам чай на веранду, – попросила Флер.
Сидя рядом с Флер, такой счастливый, каким он себя еще не помнил, Майкл чувствовал всю прелесть Природы с большой буквы, чувствовал косые лучи солнца, запах гвоздики и роз, шелест осин. Ворковали любимые голуби Аннет, а на дальнем берегу спокойной реки высились кроны тополей. Но в конце концов он так наслаждался всем этим потому, что рядом была его любимая, и смотреть на нее, касаться ее было его радостью. И впервые он чувствовал, что ей не хочется встать и упорхнуть куда-нибудь к кому-нибудь другому. Странно, что вот так, вне тебя, может существовать другой человек, который абсолютно отнял у всего на свете значение, забрал в свои руки «всю эту музыку», и что этот человек – твоя жена! Ужасно странно, особенно если подумать, что ты, в сущности, такое! Он услышал голос Флер:
– Мать у меня, конечно, католичка; она не ходит в церковь потому, что живет с отцом здесь. Она и меня не очень заставляла. Но я все думаю, Майкл, как мы поступим с ним.
– Пусть растет, как хочет.
– Не знаю. Чему-нибудь его надо учить, ведь он пойдет в школу. Католикам религия все-таки что-то дает.
– Да, вера вслепую. Это сейчас единственный логический путь.
– Я думаю, что человеку без религии всегда кажется, что ничто на свете не имеет значения.
Майкл чуть было не сказал: «Давай воспитывать его солнцепоклонником», но вместо этого проговорил:
– Мне кажется, чему бы его ни учить – все это только пока он сам не начнет думать, а уж тогда он решит, что ему больше всего подходит.
– Ну, а твое мнение, Майкл? Ведь ты один из самых хороших людей, кого я знаю.
– Ну да, – сказал Майкл, странно польщенный, – Разве?
– Нет, серьезно, что ты об этом думаешь, Майкл?
– Видишь ли, детка, никакой доктрины я не придерживаюсь, значит и религии у меня нет. Я считаю, что надо быть на высоте, – но это уже этика.
– Но ведь право же, трудно ни во что не верить, кроме себя самого. Если из какой-нибудь религии можно чтолибо извлечь, то не лучше ли ее принять?
Майкл улыбнулся – правда, только мысленно.
– Ты можешь поступать с одиннадцатым баронетом, как тебе будет угодно, а я буду тебе помогать. При его наследственности он, наверно, будет немножко скептиком.
– Но я не хочу этого! Мне гораздо больше хочется, чтобы он был последовательный и убежденный. Скептицизм только лишает людей спокойствия.
