Странный вопрос задал ему «Старый Форсайт» о чувствах. Странно, что именно он спрашивает об этом. «До известного предела! Но не переходим ли мы иногда этот предел?» – подумал Майкл. Взять, например, Уилфрида и его самого – после войны они считали богохульством не признавать, что надо только есть, пить и веселиться: ведь Рее равно завтра умирать! Даже такие люди, как Нэйзинг и Мастер, не бывавшие на войне, тоже так думали после войны. Что же, Уилфрид и проверил это на своей собственной шее, а он – на собственном сердце. И можно сказать наверняка, что каждого, кроме тех, у кого в жилах чернила вместо крови, жизнь рано или поздно здорово проучит. Да ведь сейчас Майкл охотно бы взял на себя все страдания, все опасности, угрожавшие Флер. А почему бы у него появилось такое чувство, если ничто в мире не имеет значения?
Отвернувшись от окна, он прислонился к лакированной спинке изумрудного дивана и стал разглядывать опустевшее пространство между двумя китайскими шкафчиками. Всетаки здорово заботливый старик: хорошо, что снял «Обезьяну». Это животное – символ настроения всего мира: вера разрушена, надежда подорвана. И ведь это, черт возьми, не только у молодежи – и старики в таком же настроении! «Старый Форсайт» тоже, конечно, иначе он не боялся бы глаз обезьяны; да, и он, и отец Майкла, и Элдерсон, и все остальные. Ни у молодых, ни у старых нет настоящей веры ни во что! И все же какой-то протест поднялся в душе Майкла, шумный, как стая куропаток. Неправда, что нет ничего вне человека, что бы его по-настоящему затрагивало; неправда, что нет такого другого человека, – есть, черт возьми, все есть! Значит, чувство не умерло; значит, не умерли вера и надежда, что в конце концов одно и то же. Может быть, они только меняют кожу, превращаются из куколок в бабочек, что ли. Возможно, что надежда, чувства, вера спрятались, притаились, но они существуют – и в «Старом Форсайте», и в нем самом. Майклу даже захотелось опять повесить «Обезьяну». Не стоит преувеличивать ее значение!.. О черт! Ну и молния! Изломанная полоса резкого света сорвала покров темноты с ночи. Майкл стал закрывать окна. Оглушительный удар грома загрохотал над крышей, пошел дождь, хлеща и стегая стекла. Майкл увидел бегущего человека, черного, как тень на синем экране; увидел его при следующей вспышке молнии, необычайно отчетливо и ясно, увидел его испуганно-веселое лицо, как будто говорившее: «О черт! Ну и промок же я!» Еще один бешеный удар! «Флер! «, – подумал Майкл и, опустив последнюю раму, побежал наверх.
Она сидела в кровати, и лицо ее казалось по-детски круглым и перепуганным.
«Вот дьяволы! – подумал он, невольно путая грохот пушек и гром. Разбудили ее!» – Ничего, моя маленькая. Просто летнее развлечение. Ты спала?
– Мне что-то снилось!
Он почувствовал, как ее пальцы сжались в его руке, и с бессильной яростью увидел, что ее лицо вдруг стало напряженно-испуганным. Нужно же было!
– Где Тинг?
Собаки в углу не было.
– Под кроватью – не иначе! Хочешь, я его тебе подам?
– Нет, оставь его, он терпеть не может грозы.
Она прислонилась головой к его плечу, и Майкл закрыл рукой ее другое ухо.
– Я никогда не любила грозы, – сказала Флер, – а теперь просто... просто больно!
На лице Майкла, склоненном над ее волосами, застыла гримаса непреодолимой нежности. От следующего удара она спрятала лицо у него на груди, и, присев на кровать, он крепко прижал ее к себе.
– Скорее бы уж кончилось, – глухо прозвучал ее голос.
– Сейчас кончится, детка; так сразу налетело! – Но он знал, что она говорит не о грозе.
– Если все кончится благополучно, я совсем иначе буду к тебе относиться, Майкл.
Страх в ожидании такого события – вещь естественная; но то, как она сказала: «если кончится благополучно» – просто перевернуло сердце Майкла. Невероятно, что такому молодому, прелестному существу может угрожать хоть отдаленная опасность смерти; немыслимо больно, что она должна бояться! Он и не подозревал этого. Она так спокойно, так просто ко всему этому относилась.
– Перестань! – прошептал он. – Ну конечно все сойдет благополучно.
– Я боюсь!
Голос прозвучал совсем тихо и глухо, но ему стало ужасно больно. Природа с маленькой буквы вселила страх в эту девочку, которую он так любит. Природа безбожно грохотала над ее бедной головкой!
– Родная, тебя усыпят, и ты ничего не почувствуешь И сразу станешь веселая, как птичка.
Флер высвободила руку.
– Нет, нельзя усыплять, если ему это вредно. Или это не вредно?
– Думаю, что нет, родная. Я узнаю. А почему ты решила?
– Просто потому, что это неестественно. Я хочу, чтобы все было как следует. Держи мою руку крепче, Майкл. Я... я не буду глупить. Ой! Кто-то стучит, поди взгляни!
Майкл приотворил дверь. На пороге стоял Сомс – какой-то неестественный, в синем халате и красных туфлях.
– Как она? – шепнул он.
– Ничего, ничего.
– Ее нельзя оставлять одну в этой неразберихе.
– Нет, сэр, конечно, нет. Я буду спать на диване.
– Позовите меня, если нужно.
– Хорошо.
Сомс заглянул через его плечо в комнату. В горле у него застрял комок и мешал ему сказать то, что ему хотелось. Он только покачал головой и пошел. Его тонкая фигура, казавшаяся длиннее обычного, проскользнула по коридору мимо японских гравюр, которые он подарил им. Закрыв дверь, Майкл подошел к кровати. Флер уже улеглась; ее глаза были закрыты, губы тихо шевелились. Он отошел на цыпочках. Гроза уходила к югу, и гром рокотал и ворчал, словно о чем-то сожалея. Майкл увидел, как дрогнули ее веки, как губы перестали шевелиться и потом опять задвигались. «Куэ!» подумал он.
Он прилег на диван, недалеко от кровати, откуда он мог бесшумно привстать и смотреть на нее. Много раз он подымался. Она задремала, дышала ровно. Гром стихал, молния едва мерцала. Майкл закрыл глаза.
Последний слабый раскат разбудил его – и он еще раз приподнялся и поглядел на нее. Она лежала на подушках, в смутном свете затененной лампы – такая юная-юная! Без кровинки, словно восковой цветок! Никаких предчувствий, никаких страхов – совсем спокойная! Если бы она могла вот так проспать и проснуться, когда все будет кончено! Он отвернулся и снова увидел ее – далеко, смутно отраженную в зеркале; и справа – тоже она. Она была везде в этой прелестной комнате, она жила во всех зеркалах, жила неизменной хозяйкой в его сердце.
Стало совсем тихо. Сквозь чуть раздвинутые серо-голубые занавески были видны звезды. Большой Бэн пробил час.
Майкл уже спал или только задремал и что-то видел во сне. Тихий звук разбудил его. Крохотная собачонка с опущенным хвостом, желтенькая, низенькая, незаметная, проходила по комнате, пробираясь в свой уголок. «А-а, – подумал Майкл, закрывая глаза, – это ты!»
XII. ИСПЫТАНИЕ
На следующий день, войдя в «Аэроплан», где его ждал сэр Лоренс, подчеркнуто элегантный, Майкл подумал: «Добрый старый Барт! Нарядился для гильотины!» – По этой белой полосочке они сразу поймут, с кем имеют дело, – сказал он, – у «Старого Форсайта» тоже сегодня хороший галстук, но не такой шикарный.
