* * *
– Это все для меня – полнейшая ерунда. Пустые отмазки. Ты мне нужна. Ты нужна мне здесь!
– Белкин, ты меня умиляешь. Ты же только что от меня уехал.
– Не только что, а уже неделю назад. – Женя Белкин сидел напротив большого экрана стационарного компьютера и мучительно кусал губы. – И что это за отношения через Skype? Ерунда.
– Вот и я тебе о том же говорю. Ну чего ты ко мне привязался? Ты же вообще-то хороший мужик, Белкин. Ну, приедешь еще, как-нибудь на майские. Я тебя буду ждать, как верная девочка. Как из армии! И обязательно дождусь. – Олеся сидела на работе, печатала параллельно отчет и перебрасывалась с Белкиным ничего не значащими фразами. Когда фразы заканчивались, они и вовсе замолчали. Потом заговорили о всякой ерунде. – Живи спокойно, не нервируй меня, а то перестану с тобой в Skype висеть.
– Ладно, проехали.
– Вот и хорошо, – довольно улыбнулась Олеся. – Давай поговорим о чем-нибудь еще.
– Давай. – Белкин некоторое время молчал. Видимо, думал. Потом покачал головой. – Ну а что там у вас вообще нового? В последнее время?
– Ты имеешь в виду последние пять часов? Я же только о них тебе не доложилась, – Олеся смеялась, но смех ее был не злым, а нежным, звонким, как колокольчик. И вообще она не злилась. И странную, ненормальную привязанность Белкина воспринимала как какой-то неожиданный системный сбой.
– Хоть бы и пять часов. Просто расскажи что хочешь. Я тут по тебе скучаю, – сказал он так, будто это правда.
Олеся фыркнула.
– Скучаешь? Займись делами. А у нас здесь все как всегда. Творенция творит, а мы расхлебываем. Вот собираем группу для Италии, будем с ними творческим опытом меняться. Согласно финансированию госпрограммы, у меня художник один должен был поехать, а оказалось, что он невыездной. За кредит не расплатился и до суда довел. Художник, блин. Кстати, Белкин, у тебя никого нет из звезд, чтоб шенген открытый был? Только, чур, не Захарчук.
– А чем тебе Савва плох? Шучу!
– Савва твой плох всем. Но главным образом аппетитами. Все наши деятели почему-то говорят о высоком, но живо интересуются гонорарами. Прямо все забыли, что художник должен быть голодным.
– Это еще ладно. Мне кажется, художник должен быть грамотным. Слушай, почему у нас такие сейчас журналисты? Все статьи приходится за ними редактировать.
– Ладно журналисты, они вообще ничего, кроме редактора Word, не знают. – Олеся ухмыльнулась. – Тут такие писатели попадаются. Просто хоть стой, хоть падай. Не знаешь, куда бежать, как редактировать. «Он настороженно сосал ее соски!» Как это? Как чупа-чупс? И почему настороженно? Хоть не читай! Ой, Белкин, у меня звоночек. Подождешь? Или тебе потом перенабрать?
– Я подожду, – кротко согласился Белкин.
Олеся ухмыльнулась. Странный он. Ну, чего еще нужно мужику? Встречались там, у него. Встречались тут, у нее. Жена у него есть. Дочери у них одного возраста, тем для разговора хватает. Чего ему нужно? Понятно, если бы он добивался легкого секса. Ну, так этого-то Олесе только и было надо. У нее и так проблем хватало. Бывший муж собрался ехать в Германию, хотел Катерину взять с собой. И не то чтобы Олеся была против. Пусть общаются. Это ей он – бывший, который ее унижал, который грозил ее в тюрьму посадить, а потом ни разу не вспомнил, ни копейки не дал, бизнесмен, олигарх чертов. А Катюхе он – отец. Пусть едут. Только они поедут с его новой женой двадцати лет, с ее новым ребенком и с еще одним ребенком от промежуточного, так сказать, брака. Каково будет Катюшке? В общем, хотелось запретить, но дочка на отце была помешана, обожала его. Черт, почему так получается? Ну что этот козел сделал, чтобы ребенок его любил? Вовремя разместил порцию спермы? Нет, жаловаться грех. Катюшка для Олеськи – как открытая книга, вся на ладони. Как подружки, болтают, тряпки ездят выбирать, треплются о мальчиках. Но мама – это проза жизни, она была, есть и будет, так ведь? А папа – он небожитель. Загородный дом, блестящая машина, дорогие бессмысленные подарки типа IPad, зачем он ребенку? Впрочем, полезный подарок. Вместо книжки можно использовать. Только глазам вредно.
Звонила Машка. Спрашивала, можно ли какое-то время пожить у Олеськи на ее съемной квартире. Голос ее звучал легко, даже легче, чем должен в ее ситуации. Беззаботно, как у человека, которому нечего терять. Сказала, что ее теперь точно уже уволят, ее ядовитая Карина орала на весь офис и велела в понедельник предоставить окончательный отчет. И так посмотрела! Машка говорила об этом, но не так, чтобы Олеся ее пожалела или там прониклась трудностью момента и дала ключи. Она просто поделилась, как делятся новостями или говорят о погоде. Просто подружка, которая позвонила поболтать, а заодно спросить, нельзя ли у подруги пожить. А где там жить, в крошечной однушке, в пятиэтажке, где сама Олеся на птичьих правах? Все деньги – в Тверь, Катюшке. Ничего себе!
– Слушай, если это проблема, не надо, даже в голову не бери. Я найду, куда пристроиться.
– Не говори глупостей. Приезжай и ночуй, сколько надо. Только дверь никому не открывай и на звонки не отвечай.
– Идет. Мне и надо всего несколько ночей перебиться.
– А потом что? – спросила Олеся.
Маша замолчала. Олеся не хотела этого говорить, но все же сказала:
– К маме-то не поедешь? Все-таки ты там прописана. И комната там есть.
– Нет. Не поеду.
– Почему? Может, она уже и не будет тебя доставать.
– Не в этом дело. Мама, знаешь… она живет в иллюзиях. Витает в облаках, защищенных от радиации. Мечтает о том, чтобы мы снова жили в деревянных домах. Я не смогу. Я не могу больше… в этом Зазеркалье. Я должна, должна найти наконец что-то свое. Что-то реальное, что существует на самом деле, что имеет ко мне отношение… В общем, это я сама еще не понимаю, несу какую-то бессмыслицу. Но к маме – нет, не поеду.
– А как тогда? У меня? – Олеся покачала головой. Конечно, не прогонять же ее. Только бы… Хозяйка сдавала квартиру за сущие копейки, и то только потому, что Олеся никого не водила (Белкин не считается, это системный сбой), следила за квартирой, поливала множество цветов и никогда не создавала проблем. Каждый год хозяйка норовила довести квартплату до реального уровня, но в итоге они сходились на какой-то золотой середине, но с условиями. И проживание Машки в эти условия не входило.
– Нет, конечно. Ты не волнуйся. Буквально пару ночей.
– Приедешь сегодня? – Олеся улыбнулась, потому что вообще-то, если бы не хозяйка, они бы с Машкой чудно зажили. Может, предложить хозяйке увеличить взнос за Машку? Правда, опасно. Машка потом уедет, а квартплату уже не опустишь обратно. Но ведь это же Машка! Надо подумать. Надо подумать!
Машка сообщила, что приедет через три дня. Олеська повесила трубку и задумчиво посмотрела в окно. О Белкине она вообще забыла. А он был тут, незримое сознание, перенесенное по высокоскоростному каналу связи, и он сидел за семьсот километров от Олесиного офиса и смотрел на нее. Ее лицо через виртуальные каналы изменялось, казалось еще более худым и заостренным. Вся она была – острая, напряженная, как натянутая струна, закрытая – вся в себе. Он смотрел и молчал. Его лицо на компьютере становилось шире, чем в жизни, хотя и в жизни харя была – что надо. Широкое, симпатичное, хоть и потрепанное жизнью лицо медвежонка. Белкин смотрел и покорно ждал. Олеся вздрогнула, почувствовав на себе его взгляд.
