– Мама дай. – И снова вперил свой пальчик в пасту. Я дала ее ему и стала смотреть. Он обсосал тюбик. На лице было выражение брезгливой покорности. Дескать, гадость, конечно, но что делать. Надо!
– Нравится? – спросила я.
– Не, – коротко бросил он и протянул мне тюбик обратно.
– Извини. Если хочешь, я куплю пасту повкуснее, – засуетилась я. Максим развернул корму и направился на выход, потом обернулся и добавил.
– Пасиба!
– Пожалуйста! – умилилась я. – Какой хороший вежливый мальчик.
– Когда твой вежливый мальчик писать в горшок начнет? – все придиралась ко мне мама. Я мучилась совестью, она у меня на тему горшка ныла как больной зуб. Я понятия не имела, что делать. Памперсы были основой комфорта, действительно уже было пора с этим что-то делать.
– Наверное, после двух лет, – неуверенно отвечала я матери. Но жизнь в очередной раз подтвердила, что ей виднее. И мой мальчик сам, добровольно отказался ходить в памперсах. Этот переворот произошел одновременно с обретением способности сказать спасибо. Собственно, я самого переворота так и не видела, потому что была на работе. И вообще, мой метод ни о чем не думать и полагаться на природу сработал еще раз, к вящему моему удовольствию. Для меня все выглядело так. Однажды вечером ко мне подошла моя непередаваемая няня.
– Ларис, послушай, – сделала стандартный кивок перед боем она. Я запаниковала и прикинула, куда можно сбежать. Бежать было некуда, позади Москва.
– Ну? – грубо, чтобы не провоцировать вежливостью, кивнула я.
– Прям не знаю, что и делать. Максим-то в памперсе ходить не хочет! Беда.
– Как это? – не поняла я. – Как ты узнала, что не хочет?
– А так, что он его стаскивает. Только оденешь, он убежит. Трах-бах, а он возвращается уже без него. Что делать? Может, скотчем обматывать? – предложила она.
– Ни в коем случае, – воскликнула я, представляя, как моя нянька обматывает сына скотчем и с облегчением идет дальше смотреть ток-шоу «Месим и жрем вместе». Или что-то навроде этого.
– А как? – не поняла она.
– В горшок, – пояснила я. – Раз мальчик не хочет ходить в памперсах, значит, придется приучать.
– Это ж сколько стирать, – ужаснулась она. Я прикинула, что если бы у нас не было стиральной машины-автомата, ее грусть и была бы оправдана, а так…
– Ничего. Электричество не кончится. Все не высосем, – отрезала я. Галя загрустила. Я так и видела ее мысли. Она обдумывала, не проще ли в таком случае уволиться. Я тоже этого боялась, но виду не подала. В конце концов, должна же она хоть что-то делать кроме уничтожения содержимого моего холодильника. Галя помолчала, повздыхала и смирилась. Дальше сбылась моя мечта. Максим как-то сам собой приучился ходит на горшок. Совершенно без моего участия. В его возрасте процесс занял всего неделю. Через неделю он вежливо подходил ко мне и говорил:
– Пи.
– Ван момент, – отвечала я и неслась исполнять приказ. Возможность вербально общаться с тем, кого ты меньше двух лет назад самолично произвела на свет потрясала меня. Я уже сейчас, при еще относительно небольшом словарном запасе ребенка умудрялась вести с ним долгие содержательные беседы. Что же будет дальше? А вдруг мы с ним станем настоящими друзьями?
Дело Маши Оливейры набирало обороты. Хотя именно после опеки ничего особенного не происходило. Все просто ждали суда. Вернее, не суда еще, а досудебного разбирательства, где всем придется столкнуться и попытаться склонить судью в ту или иную сторону. Как ни крути, а дела о лишении родительских прав достаточно сложные. Судьи не любят удовлетворять подобные иски в случаях когда ответчик отдавать права не хочет. Есть много подобных дел технического характера, когда отцовства лишают отца, о местонахождении, роде занятий и прочих обстоятельствах жизни которого ничего не известно. Может быть, он вообще уже умер. Или лишение прав в связи с неспособностью нести обязанности. Алкоголики, выносящие из дома последние вещи, чтобы похмелиться, тоже не будут с пеной у рта отбивать право воспитывать своих детей. Но вот иски, где в наличии условно приличные родители, которые в силу тех или иных причин выбрали тропу войны и перетягивают детей как канаты, в судах не любят. Я это знала, Дементьев это знал. И никто не мог с уверенностью сказать, каким видит исход процесса. Если мы выиграем, то МУЖ будет вынужден убраться и забыть о мечте купить домик в деревне на деньги бывшей женушки. Если мы проиграем… Если мы не сможем выиграть, из Оливейры будут тянуть деньги на каждый чих. Сколько это продлится, какие еще взаимные претензии будут мучительно портить жизнь, истощать кошелек и кормить адвокатов – неизвестно. Поэтому все замерли в нервозном ожидании.
Я стояла в охране. Когда ты на посту, твои мозги светлы и прозрачны, как чистое стекло и пусты как детские погремушки-обманки. Вроде бы в них что-то шуршит, скрежещет, но это одна видимость. А на самом деле внутри труха или какие-нибудь бесполезные камешки. В середине марта организм, измотанный зимой, авитаминозом и работой, страстно мечтает забиться куда-то и отдохнуть. Нет сил даже трепаться. Просто нет сил. Ни на что. Особенно учитывая, что памперсов, обеспечивающих здоровый детский сон, тоже больше нет и я почти каждую ночь подскакиваю, чтобы что-то там поменять и что-то там помыть, потому что спящий мальчик не всегда в состоянии сдержать порыв. Так что ни мысли о процессе, ни планы покорения сердца Дементьева меня на посту не мучили. Я стояла на внешнем периметре в оцеплении, мечтала о перерыве, кружке горячего чая, мягкой булочке с корицей и ничто более не смущало мой мозг. Именно в этот момент прямо передо мною как лист перед травою нарисовался Дементьев. Я обалдело уставилась на него, не понимая, откуда он взялся.
– Лариса Дмитриевна? Здравствуйте! – с не меньшим удивлением рассматривал меня он, видимо, решая, то ли я нацепила наряд зимней капусты, то ли просто умудрилась за пару недель набрать так лишних килограмм тридцать. По его лицу, во всяком случае, бродили всякие неприглядные мысли.
– Респект, – мрачно кивнула я. – Чего надо? Случайно гуляем мимо места моей дислокации?
– Неслучайно. Правда, я не думал, что будет так легко вас найти, но видимо, это судьба.
– Судьба – это когда все говорит о том, что день удался, но потом тебя сбивает машина. А ваш визит сюда – просто нетактичный поступок, – вдруг выдала я и захлопнула рот от удивления.
– Почему? – не понял он.
– Потому что, очевидно, что я не планировала предстать перед вами в служебном прикиде. И не планировала вести переговоры у стен родной конторы. И в этих травмирующих меня условиях вы появляться не должны были. Но вот вы стоите передо мной и у меня почти нет надежды, что это галлюцинация.
– Что? – переспросил он обалдело. Я не стала повторять. Мне захотелось уйти, но я не имела права покидать вверенную мне точку. Тогда я захотела заплакать. Этого тоже было никак нельзя сделать. Поэтому я стояла и угрюмо молчала, глядя на роскошного Дементьева, и думая о том, что после того, как он увидел меня такой, я сама не захочу иметь с ним ничего общего. Женская гордость дороже.
