Наша житейская ярмарка тщеславия свершается на площади,
окруженной четырьмя зданиями — больницей, сумасшедшим домом, богадельней и
тюрьмой.
Жильбер Сесброн. «Счастье по пустякам»
Я расскажу вам эту историю так, как она произошла. Ни
прибавляя ни слова, ничего не придумывая. Да это и ни к чему. Сама по себе она
настолько драматична, что сочинить ее можно только в бреду. Сейчас мне даже
кажется, что все произошедшее настолько невероятно, что некоторые детали я
начинаю додумывать — если уж фантастика, то пусть ею и будет. Но и это зря — в
жизни вероятным оказалось самое невероятное. Фатум судьбы или воля провидения,
а может быть, направляющая рука Господа, в которого я начал в последнее время
верить, выстроили события именно так, как они произошли. Ни больше и ни меньше.
Я расскажу вам всю историю, и только потом вы сможете все
оценить полной мерой. Для этого не нужно обладать особыми качествами ума или
души. Достаточно быть просто двуногим существом, которое ест, пьет, спит,
размножается, поглощает кислород, выделяя углекислый газ, от избытков коего в
последние годы страдает наша планета. Короче говоря, мою историю поймет самый
примитивный человек, который отдает себе отчет в том, что рано или поздно
разложившуюся людскую плоть отправят гнить в землю. Или, лишив червей корма,
засунут в печь крематория, чтобы спасительный огонь спалил то, что ранее
называлось личностью, имевшей имя и фамилию.
Нет, я не мизантроп, если вы так подумали, И не
бесчувственная скотина из тех, кого в последние годы развелось слишком много.
Просто я приговоренный. Тот самый приговоренный, последние часы которого уже
начали отсчитывать безжалостное время. Мой срок скоро истекает. И поэтому я
обязан рассказать вам всю правду — как это было на самом деле. Если вы,
разумеется, готовы меня слушать.
Рассказ первый
В этот день я пришел на работу к девяти. Как всегда. И, как
всегда, опоздал на несколько минут. Все точно рассчитать невозможно, а в
московских пробках можно проторчать и полдня. Впрочем, у нас это не оправдание.
Вот, например, Семен Алексеевич, тот никогда не опаздывает. Хотя мы живем в
одном районе, почти по соседству. Может, вся разница в том, что его привозит
служебная машина со специальной мигалкой, а я добираюсь на работу на
своей-«девятке». Повторяю, что это не оправдание. Можно выезжать раньше и тогда
вообще приезжать на десять-пятнадцать минут раньше. Правда, я до сих пор не
понимаю, почему надо являться на работу раньше времени. По-моему, это полный
идиотизм. Но тем не менее мы обязаны быть на службе вовремя, если, конечно, не
ночью. В этом случае положены сутки отдыха.
Вы уже, наверно, догадались, где я работаю. Все правильно.
Раньше я считался бывшим сотрудником Комитета государственной безопасности.
Одно только упоминание этого места могло привести в ужас кого угодно.
Устрашающая аббревиатура из трех букв. Когда меня брали в КГБ, я полгода ходил
гордый от сознания того, что попал в сонм избранных. В такую организацию! Это
было в восемьдесят третьем. Вот именно, вы правильно все просчитали. При
Андропове. Слово «КГБ» тогда означало власть, силу, славу. Ну и тому подобную
дребедень. Это мы сейчас так думаем, тогда «работали» другие истины,
начертанные на плакатах многолюдных праздничных демонстраций, например: партия
— ум, честь и совесть эпохи, а советские чекисты, как известно, составляли
передовой отряд партии. Хотя, с другой стороны, известно было и другое: не все
истина, что начертано на знаменах.
Я проработал в КГБ несколько лет, после чего меня перевели в
девятое управление. Это было элитарное подразделение, занимавшееся охраной
высших должностных лиц страны. До августа девяносто первого я успел повидать
некоторых наших «высших». Зрелище, скажу честно, малопривлекательное. Скорее —
мерзопакостное. На парадных портретах они выглядели такими задумчиво-мудрыми,
словно только и делали, что думали о благе народа. На самом же деле были
дохлыми импотентами, не способными не только мыслить, но и командовать, даже у
себя дома. Жены сидели у них на шее, детишки наглели на глазах. С женами вообще
проблемы были особые. По существу, мы охраняли не «члена», а его семью, в
которую, кроме «самого», входила его жена, обязательно ее мама, ее
родственники, дальние и близкие, дети и внуки, Причем главной в семье бывала,
как правило, стерва жена, которая выматывала все жилы у нашего брата.
Приходилось уже думать не об охране, а о том, как угодить очередной стерве из
выбившихся в люди домработниц и ткачих.
Я к домработницам никаких претензий не имею. И к ткачихам у
меня нет никакой неприязни. Но когда такую вот особу из Урюпинска перевозят в
Москву и сажают на шею мне, человеку с университетским образованием, офицеру,
который десять лет учился, прежде чем его допустили до охраны этой тетки и ее
не самого гениального супруга, я начинал тихо звереть.
Но в августе девяносто первого все кончилось. Наше
управление глупо подставилось, охрану вывели из КГБ и передали в подчинение
Президента. Потом было много всякого невкусного, что нам пришлось хлебать,
затем КГБ и вовсе перестал существовать. Вскоре и коммунистов запретили. Вот
тогда и выяснилось, что все они дерьмо. Ни один из них на защиту своих
принципов не встал, ни один не полез на баррикады. Все сидели по своим дачам и
лопали свои пайки из правительственных магазинов, которые у них еще не успели
отобрать. Несколько человек, правда, в тюрьму попало. Их я уважаю, у них все же
были свои принципы. Пусть и непонятные для других, но все же принципы. Один
даже застрелился. Меня на дачу туда повезли. Это же нужно такое учинить! Среди
всех дохлятиков один герой и оказался. Да, еще маршал повесился. И несколько
чиновников из окна попрыгали, словно не могли нас позвать, чтоб мы им помогли.
Впрочем, думаю, что и помогли. Слишком уж они дружно из окон посыпались, как
горох. Хотя я не помогал, не знаю. Может, кто-то и расскажет другую историю…
Ну, стал я служить в охране. К тому времени, когда все
началось, я уже подполковника получил. Говорили, с перспективой на большее.
Хотя это уже теперь в прошлом, но, может, я действительно мог бы в начальство
шагнуть. Только рылом, наверно, не вышел. Да и в теннис играть не научился. Вот
если бы Хозяин в шахматы играл, тогда, может, и выгорело бы с карьерой, у меня
все-таки первый разряд. А Семен Алексеевич — мой непосредственный начальник.
Полковника он получил, еще когда я в лейтенантах ходил. Человек он спокойный,
даже флегматичный, но, главное, порядочный, не карьерист.
Забыл представиться. Меня зовут Леонидом. Мама говорила, что
назвала меня в честь спартанского царя. Ей всегда нравилась эта печальная и
гордая история. Все уходят из города, но триста спартанцев остались, и царь
предпочел умереть, но не покориться персам. Правда, в молодости у меня были
определенные проблемы. Я ведь родился, когда Гагарин полетел в космос, как раз
в апреле шестьдесят первого. Представляете, как смеялись надо мной ребята в
институте, считая, что я назван в честь бровастого Генсека. А он, когда я
родился, вообще был никем. В нашей бывшей стране уж так повелось: если ты
первый, значит, все решаешь и все можешь себе позволить. Если второй — ты ноль
без палочки. Никаких у тебя прав нет. И никогда не будет. Поэтому вторые
сходили с ума от зависти к первым, по возможности подсиживали их.
