— Слушаю вас.
— Здравствуйте, — торопливо сказал Резо, — мне нужен адвокат
Чепиков.
— Вы, наверно, перепутали, — услышал он в ответ, — здесь
проживает адвокат Чупиков.
— Да, — согласился Резо, — мне нужен Чупиков.
— Тогда я вас слушаю. Кто это говорит? Резо помедлил. В эту
секунду, возможно, решалась его судьба. И судьба стариков, от которых он
звонил. Если Чупиков уже втянут в преступный круг и Демидов хотел подставить
адвоката, чтобы тот вошел в его доверие, то участь всех троих решена. Даже
четверых, так как Вера тоже будет считаться опасным свидетелем. Но сидеть дома
и ждать, когда тебя убьют, еще более глупо. Демидов не стал бы врать,
подставляя адвоката. Резо вспомнил лицо офицера, его голос. Нет, он не врал. И
Резо решился.
— Кто говорит? — снова спросил адвокат.
— Это друг Демидова, — ответил Резо, — мне нужно срочно с
вами встретиться.
— Какой друг?
— Я вам все объясню. By можете сейчас приехать?
— А вы сами не можете приехать ко мне в консультацию? Я буду
там через сорок минут.
— Нет. И это не телефонный разговор. Я назову вам адрес, и,
пожалуйста, приезжайте. Это очень важное дело, — стараясь говорить как можно
более убедительно, сказал Резо.
— Вы друг Демидова? — на всякий случай переспросил Чупиков.
— Да. Он рекомендовал обратиться к вам. У меня действительно
очень серьезное дело. Можете назначить любой гонорар, — сказал на всякий случай
Резо.
— Я думаю, мы договоримся, — засмеялся адвокат, — хорошо. Я
приеду через полчаса. Давайте адрес.
Резо назвал улицу и дом. Но не стал уточнять номер квартиры.
— А квартира? — спросил адвокат.
— Я вас встречу, — предложил Резо, — держите в руках газету.
И скажите, как вы будете одеты.
— Обычный серый костюм. Голубая рубашка.
— Я вас узнаю, — пробормотал Резо, — до свидания.
Он положил трубку и в очередной раз бросил взгляд на часы.
Может, на этот раз ему все-таки повезет?
Рассказ десятый
Прежде чем сесть в свою машину, я осмотрел ее, на всякий
случай заглянул и под автомобиль. Я представлял себе, как можно устроить
небольшую аварию, сделать так, чтобы моя поездка домой была последней в моей
жизни. Хотя моя машина все же припаркована на служебной стоянке, и вряд ли
Облонков или те люди, что стоят за ним, успели бы так оперативно сработать. А
главное, устраивать взрыв там, где почти наверняка можно капитально
засветиться. Запутаться так, что потом не ответишь ни на один вопрос
прокуратуры. Одним словом — влипнуть наверняка.
Но я все равно проверил свою машину и выехал со стоянки
спокойно. Если бы за мной следили, я бы что-то заметил. Ах, если бы они за мной
следили, я бы вспомнил, что дома остался Виталик и, возможно, поехал бы туда,
чтобы успеть предупредить своего друга. Но за мной никакого «хвоста» не было. Я
несколько раз проверил. Все было чисто. Получалось, что я мог ошибаться
относительно шагов и самого Облонкова, и тех, кто стоит за его спиной. Одного
из них я знал, и Облонков должен был понимать, что если я слышал их разговор в
туалете, значит, могу догадаться и о его собеседнике. Он не знал, насколько подробно
слышал я их разговор. Но он уже понимал, что я о многом догадался и успел
рассказать об услышанном Семену Алексеевичу. И, наконец, я мог догадаться,
почему убили Семена Алексеевича. А значит — был опасным и крайне нежелательным
свидетелем.
Пока я сидел в машине, пистолет лежал на переднем сиденье
рядом со мной. Если они решат, что меня удобнее всего убрать по дороге домой,
то явно просчитаются. Я неплохо стреляю, и им придется ловить меня на
неожиданности. Или еще лучше — на светофоре. Но за мной никто не следил. И я
решил, что у меня пока есть время. И поехал к Алене. Заехав в знакомый двор, я
попросил соседских мальчишек последить за моей машиной и, оставив автомобиль во
дворе, отправился в свою бывшую квартиру.
В последние дни я как-то стал мягче, добрее к бывшей жене.
Да и она резко изменилась. Господи, почему обязательно должно случиться
несчастье, чтобы люди осознали, как мало они живут на белом свете! Мы все такие
хрупкие, беззащитные и так зависим друг от друга. Почему только перед лицом беды
мы понимаем, как необходимо относиться друг к другу по-человечески. Наверное,
это оттого, что мы много суетимся, так напряженно живем. Летим по жизни, будто
обречены на вечность. А на самом деле живем-то по-настоящему всего двадцать —
двадцать пять лет. Это если считать от тех лет, когда, собственно, становимся
вполне взрослыми, и до пятидесяти, когда подступающие болезни заставляют нас
больше думать о своем бренном теле, чем о воспарении духа и об удовольствиях, в
частности, и об удовольствии общения. Я уже не говорю о том, что некоторым
приходится умирать именно в этом счастливом возрасте.
Человечество, увы, заражено вирусом безразличия. Безразличия
к собственной жизни, к судьбам окружающих нас людей, к судьбам нашей планеты.
Мы живем как во сне. И когда приближается смерть, вдруг в последний день с
ужасом понимаем, что вся наша жизнь была долгим и тусклым сном, что прожить ее
надо было совсем иначе.
И вот моя собственная жизнь не стала такой. И это чудо
случилось со мной из-за болезни Игоря, после которой и началась моя новая
судьба, о которой я вам рассказываю.
Приехав к Алене, я узнал, что сегодня у Игоря опять болело
сердце. Он лежал в своей комнате, и сестренка, сидевшая рядом, со страхом
смотрела на него. Я вошел в комнату и взглянул на Игоря. Писать об этом
невозможно — страшно и не нужно. У него были такие все понимающие глаза. Если
хотите знать, что такое настоящий ад, — загляните в глаза больного ребенка.
Вашего ребенка. А вообще лучше никому и никогда этого не видеть. Зрелище не для
слабонервных! Я стоял и чувствовал, как у меня все дрожит внутри. И лицо начало
дрожать. Игорь, видимо, что-то понял. Он улыбнулся и спросил:
— Как у тебя дела?
— Все хорошо, — я ответил чужим, незнакомым голосом. — А у
тебя?
— Ничего, — он пожал плечами, — сердце немного болит. Но
мама говорит, что все пройдет. Мы уезжаем в Германию.
— Я знаю. Все будет хорошо, — сказал я идиотскую фразу,
сказал и подумал, что успокаиваю себя, а не его.
— Я еще не закончил читать книгу твоего друга, — сказал
Игорь, и я вспомнил, что Виталик ждет меня дома. Наверное, его родственник-грек
уже привез остальные деньги.
— Ничего страшного. — Я подошел поближе и дотронулся до его
головы.
Как мне хотелось наклониться и поцеловать сына. Но я боялся,
что не смогу сразу уйти. Боялся, что не сдержусь. А это было самое худшее, что
я мог сделать в такой ситуации.
