— Не знаю. Триста или четыреста рублей. И в этот момент я
зарычал. Даже не закричал, а именно зарычал. Значит, убийца был не только
киллером, он был еще и вором. Виталик должен был привезти мне деньги. Пятьдесят
две тысячи долларов. Всю оставшуюся сумму. И все деньги пропали. Я
почувствовал, что начинаю сходить с ума, у меня подкосились ноги, словно
началось землетрясение. Я пошатнулся, и меня подхватил кто-то из сотрудников
прокуратуры.
— Ему плохо, — сказал второй.
Потом тело Виталика увезли, а я сел на скамейку, и мне дали
сначала воды, потом валидол, потом еще что-то. Но я сидел как в ступоре и
смотрел перед собой. Они не только убили Виталика, но и украли деньги, которые
я должен был получить на операцию Игоря. Значит, этому ворью мало денег, мало
тех ста миллионов, из-за которых погиб Семен Алексеевич. Им нужно было еще и
это. Они отобрали деньги у моего мальчика.
В тот момент, когда я увидел мертвого Виталика, я почти
знал, что буду делать. Но, когда мне сказали про деньги, я вдруг почувствовал,
что становлюсь совсем другим человеком. Есть какой-то предел человеческих
возможностей. И когда он пройден, человек превращается в нечто другое. Он
заболевает особой формой бешенства. Тогда остановить его можно, только уничтожив
физически. И убивать нужно долго и надежно, чтобы он перестал дергаться. Я
понял, что превращаюсь в кого-то другого — страшного, мстительного,
безжалостного.
В лагерях таких называют беспредельщиками. Такие не верят ни
в какие законы. Ни Божеские, ни человеческие. Даже звери подчиняются каким-то
своим законам, продиктованным инстинктом, беспредельщики их не знают. Такой
зверочеловек, решаясь на побег, берет с собой в качестве напарника кого-нибудь
из лагерных заключенных. Когда же кончается еда, он съедает напарника. Но это,
пожалуй, лагерные легенды, страшные сказки. Если человек становится людоедом,
то свидетелей не оставляет. Да и сам он выжить не сможет. Срабатывает какой-то
механизм — и человек погибает. От шока, от ужаса, от ненависти к самому себе.
И все же беспределыцики есть. Это сукины дети, у которых нет
ничего святого. Такой готов подставить любимую женщину, готов предать лучшего
друга, отречься от родных и близких. Или, наоборот, — передрать глотку любому
за друга, за женщину, за свое дитя. Когда сотрудник прокуратуры поднял простыню
и я увидел лицо погибшего Виталика, я понял, что становлюсь «людоедом».
Не мог я в этот момент верить в Бога. Если Бог допустил
смерть Семена Алексеевича и Виталика, которые хотели помочь больному ребенку, значит,
он был заодно с убийцами. Я понимал, что подобные мысли кощунственны, страшны и
безумны. Понимал, что нужно успокоиться и обдумать, как и почему произошло
убийство, но я не управлял собой. Я сидел на скамейке и стонал. Стонал не
голосом, а сердцем. Казалось, это само сердце кричит от боли, рвется из груди,
пытается рассказать всем о чудовищной несправедливости, которая обрушилась на
головы самых дорогих мне людей.
Виталика увезли, сотрудники прокуратуры что-то говорили мне,
потом ко мне подходили одетые в форму сотрудники милиции, потом еще кто-то. А я
сидел на скамье и стонал. Потом меня повели домой. Люди поняли, что в эти
минуты нельзя меня оставлять одного. И бессмысленно допрашивать. Вообще
трогать. В эту ночь я постарел на десять лет. Нет, на двадцать. Или, если
точнее, в эту ночь кончилась моя молодость. И я за один вечер превратился в
очень пожилого человека. В другого человека, у которого была единственная цель
в жизни — месть.
Меня отвели домой. Я был в абсолютном ступоре, словно меня
оглушили. Говорят, что у меня были безумные глаза. Я никого не слышал, не
отвечал на вопросы и ходил как механический, как робот. Меня положили на диван.
Кто-то снял туфли. Принесли одеяло. Дальше я помнил, что в квартиру заходили и
выходили люди. И голос Алены, неизвестно каким образом оказавшейся в моей
квартире. И ее прохладные руки на моей голове. И ее голос. Голос Алены — это
было единственное, что я помнил в эту ночь. Потом я провалился в какой-то
страшный сон, в кошмар. Меня почему-то все время пытались скрыть, прикрыть,
накрывали одеялами, обкладывали подушками, а я упрямо вылезал и кричал,
задыхаясь, чтобы меня оставили в покое, будто люди действительно хотели меня
удушить, а мне не хватало воздуха.
Потом снова голос Алены, прикосновение иглы. Мне делали
укол, а я, провалившись в небытие, спал и, кажется, во сне кричал. А может,
спал и в промежутках короткого бодрствования кричал. У меня была в эту ночь
странная лихорадка — бросало то в холод, то в жар. Мир вокруг меня расплылся,
размазался, окружавшие меня люди казались тенями. Неестественно выгнутыми,
плывущими по стенам причудливыми тенями моей памяти.
Утром, примерно в половине двенадцатого, я открыл глаза.
Открыл и посмотрел вокруг. Лихорадка прошла. Голова работала нормально. Я
почувствовал боль в скулах, словно вчера я слишком сильно сжимал зубы. Поднял
голову, осмотрелся. Отметил, который час, и удивился, что проспал так много.
Получалось, часов четырнадцать-пятнадцать. Рядом в кресле спала Алена. Это меня
удивило больше всего. Я осторожно поднялся, прошел в ванную комнату.
Через минуту я стоял у зеркала, чтобы почистить зубы. И
случайно увидел свое отражение. Я медленно убрал щетку, поднял руку, словно
пытаясь дотронуться до того человека, который стоял напротив. Это был не я. Это
был совсем другой человек. Седой, с изменившимся вытянутым лицом и
неестественным, каким-то мертвым взглядом.
Я поднял щетку, и этот человек поднял щетку. Я облизал губы,
и он сделал то же. Все еще не веря в реальность такого изменения, я дотронулся
до своей щеки. И увидел, как человек, стоявший напротив меня, повторил мой
жест. Вот, значит, как. Вот каким я стал за эти сутки. Я смотрел на себя в
зеркало, и переполнявшие меня чувства злости, мести, ужаса, страха, гнева
постепенно исчезали. После утраты этих знакомых мне чувств не осталось ничего.
Выжженная душа. И только разум твердил мне, что я обязан мстить, отомстить
мерзавцам. Выяснить, кто это сделал, и отомстить.
— Ты уже проснулся? — услышал я за своей спиной голос и
обернулся.
Эпизод девятнадцатый
Резо так и не сумел заснуть в эту ночь. Он сидел у телефона,
ожидая звонка и не раздеваясь. Он сидел и ждал телефонного звонка. И когда
телефон зазвонил в три часа ночи, он, нисколько не удивившись, поднял трубку.
— Слушаю, — сказал он почти спокойно.
— Это я, — услышал он голос Чупикова, — у нас все в порядке.
— Что произошло? Он жив?
— Жив. Мы приедем к вам через час. Постарайтесь незаметно
выйти из дома. Мы будем ждать вас у выхода со двора.
— Кто это мы? — недоверчиво спросил Резо.
— Я и наш друг. Вам опасно оставаться в этом доме. Вы меня
понимаете?
— Все понимаю. Так вы тоже приедете?
— Конечно, приеду. Мы вдвоем приедем. Когда будем у вашего
дома, снизу позвоним. У нашего друга есть свой мобильный телефон. Это будет
минут через сорок, через час, в крайнем случае. Вы все поняли?
