— Да, ваша честь.
— Хорошо. И еще. Я даже слышать не желаю об этой
маленькой бестии, пока она не вспомнит о своих манерах.
— Брэд, с ней все будет в порядке. Просто для нее это
была большая неожиданность.
— Ладно, но ей впредь лучше держать себя в рамках, если
она не хочет иметь неприятности со своим отцом. Ты достаточно натерпелась от
нее за эти пятнадцать лет, этого бы хватило даже на несколько жизней. И нечего
ей браться за старое, а если возникнет необходимость, то я ей напомню об этом.
Но надеюсь, мне все-таки не придется делать этого.
— Я позвоню ей на следующей неделе и приглашу
позавтракать, посмотрим, может, мне удастся сбить с нее спесь.
— Это она должна позвонить тебе, — нахмурился
Брэд. — Нечего потакать ее капризам.
Но они оба были приятно удивлены, когда Нэнси позвонила и
извинилась в тот же вечер. Брат и муж убедили ее в том, что она не имеет
никакого права осуждать то, что делают ее отец и мачеха, и вынудили признать,
что ее поведение было отвратительным. Она, плача, извинилась перед Пилар за то,
что была груба. Пилар тоже заплакала.
— Это ты во всем виновата, ты знаешь об этом? —
возбужденно говорила она в трубку. — Если бы Адам не был такой
хорошенький, я бы, может, никогда не решилась на это. — Но, конечно, это
была не главная причина, и Брэд отлично знал это.
— Извини меня… а ты… ты была так ласкова со мной, когда
я сказала тебе про Адама.
— Забудем об этом. — Пилар улыбнулась сквозь
слезы. — С тебя сдобная ватрушка. — Это было ее единственное желание
в тот момент.
И когда они встали на следующее утро, на ступеньках крыльца
нашли розовую коробку, в которой была ватрушка, а сверху лежала роза такого же
цвета, как и коробка. Когда Пилар показала коробку Брэду, она снова
расплакалась. Но муж был доволен, что Нэнси одумалась так быстро.
— Теперь все, что ты должна сделать, это успокоиться и
вынашивать ребенка.
Оставшиеся до августа восемь месяцев казались им вечностью.
* * *
Диана и Энди провели спокойное Рождество на Гавайях, и это
было именно то, в чем они оба нуждались — день за днем загорать на солнце в
Мауна-Кеа. С тех пор как закончились те ужасные испытания, через которые они
прошли, супруги впервые оказались вдали от дома, предоставленные сами себе,
если не считать того катастрофического уикэнда в Ла-Джолле в самом начале
сентября. Теперь они оба начали понимать, как близки были к тому, чтобы
разрушить свой брак. Казалось, они не имеют больше ничего общего, им не о чем
было разговаривать, нечем поделиться друг с другом, не о чем помечтать. Все эти
четыре месяца они плыли по течению и, сказать по правде, уже почти утонули,
когда в День Благодарения для них промелькнул лучик надежды.
Им понадобилось два дня, проведенных на пляже, прежде чем
они начали разговаривать друг с другом о чем-то другом, кроме еды и погоды. Для
них это было очень подходящее место. В комнатах не было телевизоров, некуда
было ходить, нечего было смотреть, и им оставалось только валяться целыми днями
на пляже и потихоньку приходить в себя.
В рождественский день они пообедали вместе со всеми за
большим столом в главной гостиной, а потом долго шли по пляжу в сторону заката.
— Я чувствую себя так, как будто мы в этом году
побывали на седьмом небе и нас оттуда столкнули, — спокойно сказала Диана.
Со дня их свадьбы прошло полтора года, и Диана теперь совершенно не знала, чего
она хочет и к чему им теперь стремиться.
Я тоже чувствую нечто подобное, — признался Энди, когда
они сидели на белом песке, глядя на набегающие волны. А чуть позже, когда
стемнеет, можно было увидеть огромных электрических скатов, которые приплывали
к берегу в поисках пищи. — Но дело в том, Ди… что мы это сделали… мы не
перешли грань… мы вместе, мы разговариваем друг с другом, держимся за руки… Это
очень много значит… мы выдержали все это.
— Да, но какой ценой? — спросила она грустно. Все
ее мечты теперь разбиты. Что ей теперь осталось? Все, чего она так всегда
хотела, — это дети… Но ведь еще она любила Энди. И он был все еще с ней.
Единственное, что она потеряла, — надежду иметь ребенка. Конечно, с этим
трудно смириться, но, с другой стороны, Энди прав. Потеря надежды не означала,
что сами они тоже погибли.
— Наверное, это в конце концов сблизит нас еще
больше, — задумчиво произнес Энди.
Диана все эти месяцы непроизвольно пыталась спрятаться от
него и от самой себя. Она забилась в скорлупу, уходила на работу с каждым днем
все раньше и раньше, а возвращалась все позже и позже и, приходя домой, сразу
же валилась на кровать и засыпала, как только касалась головой подушки. Она не
хотела разговаривать ни с ним, ни с кем бы то ни было, она редко звонила
родителям и ни разу — сестрам и друзьям. Они все для нее вдруг сделались
чужими. На работе она ездила во все командировки, какие только могла. Энди пару
раз предлагал встретить ее, думая, что они могли бы отдохнуть несколько дней в
конце поездки, но она не хотела отдыхать и не хотела быть с ним. Отговаривалась
тем, что очень занята.
— Главный вопрос в том, — нерешительно начал он,
сомневаясь, правильно ли .выбрал время, чтобы начать этот разговор, — куда
мы двинемся дальше? Ты все еще хочешь быть моей женой? Не будет ли нам слишком
тяжело вернуться к нормальному образу жизни? Я теперь просто не представляю,
чего ты хочешь, — сказал он, думая о том, как это печально, спрашивать,
хочет ли она развестись с ним сидя под лучами зах??дящего солнца на Гавайях.
Она была одета в белое ситцевое платье и, несмотря на то что
они пробыли здесь всего два дня, уже основательно загорела, а ее темные волосы
призывно развевались на ветру. Но какой бы красивой Диана ему ни казалась, он
сомневался, нужен ли ей и смогут ли они сохранить свой брак.
— А чего хочешь ты? — в свою очередь спросила
она. — Я все еще думаю, что не имею права удерживать тебя. Ты заслуживаешь
больше того, что могу дать тебе я. — Диана готова была развестись не ради
себя, а ради него самого. А она будет жить одна и посвятит себя карьере. Она
знала, что, если Энди уйдет от нее, она никогда больше не выйдет замуж, или, по
крайней мере, так думала. Ей двадцать восемь, и она готова покончить со всем этим,
если он того хочет. Но он этого не хотел.
— Это все вздор, и ты знаешь это.
— Я ничего больше не знаю. Я знаю только то, чего нет.
Яне знаю, что есть, что правильно или что мне надо делать или даже чего я
теперь хочу. — Она думала даже о том, чтобы бросить работу и уехать в
Европу.
— Ты любишь меня? — спросил он тихо, подвигаясь
ближе и заглядывая ей в глаза, которые теперь всегда были такими грустными,
такими пустыми, такими несчастными. Душа его жены была вытоптана и сожжена и
вывернута наизнанку, и иногда ему казалось, что в ней не осталось ничего, кроме
боли.
— Да, люблю… — прошептала она, — я очень тебя
люблю… и всегда буду любить… Но это не значит, что я имею право держать тебя… Я
не могу ничего дать тебе, Энди… кроме себя, да и от меня-то уже тоже осталось
не так уж много.
