Однако в апреле Соединенные Штаты вступили в войну, и Эдвина
вернулась домой с ежемесячного совещания редколлегии озабоченной. Она думала о
своих мальчиках. Накануне они с Беном долго обсуждали возможные последствия и
пришли к выводу, что при любом исходе события не должны затронуть Филипа и
Джорджа. Филип — студент, а Джордж еще и вовсе школьник, и Эдвина радовалась
этому: из газет она знала, какие немыслимые потери несут армии стран — участниц
войны.
Дома Алексис сообщила ей, что звонил Филип и что он обещал
перезвонить вечером. Но он так и не позвонил, и Эдвина забыла об этом. Иногда
он звонил только потому, что хотел обсудить происходящее, и, хотя она не
одобряла подобной расточительности, ей было приятно, что брат считается с ее
мнением. Целыми днями она только и делала, что поднимала с пола кукол, вплетала
ленты в косички, журила Тедди за разбросанных повсюду солдатиков, поэтому
серьезные разговоры со старшими братьями радовали ее. Джордж тоже проявлял
интерес к вестям с фронта, но еще сильнее он увлекался фильмами на военную
тему. Он пользовался любым случаем, чтобы пойти в кино вместе с одной из своих
бесчисленных подружек.
Всякий раз Эдвина улыбалась: в ранней юности все немного
похожи, и сама она когда-то думала только о вечеринках, балах и кавалерах. Да и
теперь она не прочь была иногда развлечься, но Чарльз погиб, а другие мужчины
мало интересовали ее. Ей шел уже двадцать шестой год, но, вполне довольная
своей жизнью, она не стремилась выйти замуж.
Джордж порой выражал недовольство по поводу ее
затворничества. Он считал, что она уделяет развлечениям слишком мало времени.
Он все еще не мог забыть о том, как было «раньше», когда нарядные родители,
Чарльз и Эдвина в прекрасном вечернем платье вместе шли куда-нибудь. Но теперь
разговоры на эту тему лишь понапрасну огорчали Эдвину. Время от времени младшие
сестры просили ее показать им красивые платья, которые уже давно пылились в
шкафу. Теперь она предпочитала строгий стиль, иногда пользовалась некоторыми
вещами матери. И выглядела как типичная молодая деловая женщина. Джордж не раз
говорил ей:
— Эдвина, почему бы тебе не ходить в гости почаще?
Но она заверяла его, что и так не сидит дома, ведь всего
неделю назад она была на концерте с Беном и его новой знакомой.
— Ты же понимаешь, о чем я говорю. — Джордж явно
сердился: он имел в виду мужское общество, но она не собиралась обсуждать эту
тему с братом. Их отношение к этому вопросу было разным.
Дети, с одной стороны, считали, что ей не хватает
развлечений, но с другой — ревновали ее ко всем чужим людям. Однако Эдвина и не
думала о замужестве.
Хотя за пять лет острота переживаний притупилась, ее мысли
постоянно возвращались к Чарльзу. Он все еще царил в ее сердце, и она
ненавидела, когда за спиной шептали: «Ужасно… такая трагедия… Бедняжка… а какая
хорошенькая… Жених утонул на „Титанике“, вы знаете… родители тоже… осталась
одна с детьми». Она была слишком горда, чтобы обнаружить собственные чувства, и
слишком умна, чтобы обижаться, если кто-то называл ее старой девой. Но она
знала, что они правы, хотя в двадцать пять лет еще можно было не обращать на
это внимания.
Определенный период жизни завершился, и дверь в прошлое
захлопнулась. Уже много лет она даже не смотрела на свою подвенечную фату.
Слишком сильна была боль утраты! Едва ли когда-нибудь она сможет вновь достать
ее… Возможно, Алексис или Фанни однажды наденут ее в день своей свадьбы… в
память о бессмертной любви и несложившейся жизни своей старшей сестры.
Но сейчас ни к чему об этом думать. Есть другие заботы.
Интересно, перезвонит ли Филип, чтобы обсудить с сестрой вступление в войну
Соединенных Штатов? Но, несмотря на данное Алексис обещание, он так и не
позвонил.
Зато Джордж, вернувшись домой, пустился в пространные
рассуждения и несколько раз посетовал на то, что еще слишком молод, чтобы
воевать. Такое геройство не вызвало энтузиазма у Эдвины, о чем она не преминула
заявить и навлекла на себя обвинения в отсутствии патриотизма.
— Им же нужны добровольцы, Вин! — Он нахмурился,
но тут же невольно залюбовался сестрой. Высокая, стройная, изящная, с
откинутыми за спину блестящими черными волосами, она казалась совсем юной и
прекрасной.
— Мне безразлично, нужны им добровольцы или нет. —
Она пристально смотрела ему в глаза. — И перестань выдумывать. Ты слишком
молод. А Филип должен заняться газетой. Пусть другие идут на войну, все равно
она скоро закончится.
Но до этого было еще далеко, и миллионы европейцев гибли на
полях сражений.
Спустя пять дней после официального объявления войны Эдвина
возвращалась из сада с большим букетом только что срезанных роз в руке. Она
подняла глаза и смертельно побледнела.
В проеме кухонной двери, высокий и стройный, с
непроницаемо-серьезным выражением лица стоял Филип.
Она остановилась, затем медленно пошла к нему, не решаясь
спрашивать, почему он здесь, а не в Гарварде. Розы выпали из ее рук, она
бросилась навстречу раскрытым объятиям, и брат прижал ее к себе.
Он удивительно повзрослел. Ему исполнился двадцать один год,
но в отличие от Эдвины он выглядел много старше. На нем, как и на Эдвине,
отразилось бремя последних пяти лет, но переживания и заботы, казалось, не
оставляли следов на ее лице.
— Что случилось? — отстраняясь, медленно
проговорила она. Ее сердце сжалось в предчувствии недоброго сообщения.
— Приехал поговорить с тобой.
Филип не стал бы принимать сколь-нибудь важного решения без
ее совета, ибо слишком уважал и любил свою сестру.
— Как тебе удалось вырваться? Ведь время каникул еще не
пришло? — Она уже знала ответ, просто ей очень хотелось услышать что-нибудь
иное, пусть даже что он исключен из Гарварда.
— Мне дали академический отпуск.
— Да? — Она медленно опустилась на стул, и на
некоторое время оба замерли. — И надолго?
Он не торопился с ответом. Сперва нужно было обсудить массу
других проблем.
— Эдвина, нам надо серьезно поговорить… Может, пойдем в
комнату?
Рядом в кладовке возилась миссис Барнс, и Филип боялся, что
ее бурная реакция при встрече с ним помешает их разговору с Эдвиной.
Эдвина молча прошла в гостиную. В этой комнате они принимали
редких гостей.
— Надо было позвонить перед приездом, — упрекнула
она брата. Лучше бы он оставался в университете, а не сидел сейчас рядом —
такой взрослый и серьезный.
— Я звонил, но тебя не было. Разве Алексис не говорила?
— Говорила, но ты обещал перезвонить. — Она чувствовала,
что ее глаза покраснели, а голос заметно дрожал.
— Тем вечером я уже был в поезде, Эдвина. — Филип
перевел дыхание. Тянуть дальше стало невозможно. — Я записался в
добровольцы. Через десять дней уезжаю в Европу. Хотел сначала повидать тебя и объяснить..
