– Чего расселась? Не видишь, инвалид войны. Ну-ка уступи место, глиста. Молодежь пошла! – мне всегда хотелось что-то ответить заливисто, изысканно, с умеренной толикой грубости и большим юмором. Так, чтобы сразу же, прилюдно поставить грубияна на место. Потому что интересно, как я должна понять, что надо мной в час пик нависает инвалид войны, если ему на вид не больше сорока пяти лет, а если вглядеться, то и вообще сорок. И здоровьем он пышет так, что мне, как медику со Скорой Помощи, с ним не встретиться никогда. Разве что по поводу аппендицита. Вот что бы ему не ответить:
– Что, Шариков, с колчаковских фронтов вернулись? – или еще можно так:
– Садитесь, дедушка. Вы в похоронное бюро? Подождали бы немного, вас бы туда на руках отнесли! В красивом гробу! – вот представляю, какая была бы рожа у этого бугая. Всю жизнь мечтала посмотреть, но так ни разу и не сделала, но не потому, что не пробовала. Просто когда мне на улице (или в магазине, сберкассе, метро и т. д.) говорят гадость, я не могу выдавить из себя ни слова. То ли сказывается хорошее воспитание, то ли страх, свойственный всем приезжим. Хотя, собственно, откуда у меня хорошее воспитание? Обычное, как у всех. Школа, медицинское училище, подружки-сплетницы, первые матерные слова шепотом на ушко соседскому мальчишке… Значит, мое онемение – результат шаткого положения, естественного для человека, обладающего северокавказским выговором, который, к сожалению, ничем не сотрешь. И ничего мне не остается, как потом, уже после эпизода, перемалывать в воспаленном мозгу колкие, остроумные и обидные ответы, которыми можно было утереть нос мерзавцам. Но, как известно, от таких умственных упражнений никакого толку. Но вот тогда, в тот день, когда Митя окончательно сделал выводы относительно моей полной непригодности… тогда у меня, наконец получилось сказать все, что я думаю. Жаль только, что не Мите, а одному невразумительному алкашу, который просто попался мне под руку. Что называется, оказался не в то время не в том месте! Но по порядку.
Когда я вышла из трамвая, мир смазано шатался перед моими глазами. Слезы застилали обзор, и я очень медленно шла в сторону Песчаного переулка и хлюпала носом. Еще не в силах обозрить масштабы катастрофы, я чувствовала, что случилось то самое страшное, чего я так боялась. Любви нет! А если вдруг случайно на вашем пути появится кто-то, ради кого вам захочется свернуть горы, все равно найдется какая-нибудь сволочь, которая все разрушит. Я оплакивала свою глупость, из-за которой мне теперь придется неопределенное время приводить себя в норму. И как-то жить дальше. Делать уколы, улыбаться. Готовить куриную лапшу для Полины Ильиничны. Хотя больше всего хочется намылить веревку и повеситься на подходящем крюке. Единственное, что останавливало, так это то, что я видела, как выглядят впоследствии эти самые повесившиеся. Никакого трепета или романтики. Одно отвращение. Поэтому вместо мыслей о веревке с мылом я заставила себя вспомнить, что Полина Ильинична просила меня по дороге домой купить ей кефир. И я завернула в маленький продуктовый магазинчик, чтобы его купить. Любовь любовью, а Полина Ильинична – это светоч на моем пути. Искра, которая вот уже три года гостеприимно принимает меня в своем доме, безропотно позволяя мне ухаживать за собой и отгонять от нее двух ненавистных племянниц, зарящихся на ее половички и баранки! И не бросает меня только потому, что я заходила делать укол к другой старушке.
Так вот, в тот день я зашла в магазин, полная мыслей о том, как Митя был неправ и несправедлив. Я придумывала тысячи ответов, которые могли бы переменить его отношение ко мне. Я была так убедительна, так нежна, что он не смог бы устоять и простил бы мой маленький (ну ведь правда, почти ничтожный) обман. Одна проблема, что ему я всего этого сказать уже не могла. Оставалось только злиться на свою тупость, из-за которой в нужный момент я молчу, как карп в рыночном аквариуме. А в лавчонке, куда я зашла, полная сумбурных мыслей, уже столпились в ожидании «догона» все местные алкаши. Поскольку их пропитая мыслительная деятельность сильно замедлялась утренним похмельем, то процесс купли-продажи продуктовых товаров был сильно замедлен, если не сказать, парализован. Для синего от водки аборигена даже процесс пересчета сдачи был непосильной нагрузкой. Очередь недовольно переминалась с ноги на ногу, ожидая, доколе же и когда же он, наконец… Я некоторое время постояла, но поскольку была на взводе, то не смогла сдержаться и через всю волну похмеляющегося народа спросила у измученной продавщицы:
– Девушка, кефирчик без сдачи не продадите? – вроде бы нормальная фраза, разве нет? Ну почему, скажите, я должна терять битый час, если мне всего-то надо литр кефирчика. В конце концов, мне для старушки!
– Мне все равно, договаривайтесь с очередью, – злобно буркнула исподлобья продавщица.
– Мужчины, позволите? – попыталась пробиться плечом я. Мужчины, как один, срослись плечами, словно стенка в футболе. Может, им и вправду было так плохо, что промедление смерти подобно, но скорее сказался наш добрый русский менталитет. Уж что-что, а стоять в очередях мы испокон веку умели. И эти жалкие десятилетия изобилия не отбили нашей сноровки.
– А вот это видела, лимита поганая? – продемонстрировал общую позицию очереди крайний, в синих трико и тапках типа «шлепки» на босую ногу с нестриженными когтями. А именно, стукнул ладонью по сгибу локтя, вытянув руку в мою сторону.
– Причем тут лимита? – нахмурилась я. – Кефиру продайте!
– Ага! – глубокомысленно рявкнул он. – Чеченка проклятая. Учись лучше скрывать акцент!
– Я? Чеченка? – немного затормозила я.
– А кто? Не я же! – удовлетворенно загоготал «синяк». Тут у меня неожиданно сорвало крышу. Вместо того чтобы исчезнуть из эпицентра мужской ненависти и расизма, от греха, как говорится, подальше, я ринулась в бой.
– А ты… а ты… И ВСЕ ВЫ… стадо баранов У ВОДОПОЯ! – ни секунды не думая о последствиях, ляпнула я.
– ЧТО-О? – хором и, кажется, даже в одной тональности охнули мужики. Я инстинктивно прижалась к стенке.
– ВОДКОПОЯ! – поправилась я, тяжело дыша. Мне хотелось моря крови. Интересно, это я с ума сошла или так страдаю из-за разрыва с Митей?
– Не, ну совсем распоясались! Понаехали тут… Обнаглели! – защебетала общественность. – Езжай к себе в Чуркистан.
– Интересно, а кто ж вас тут лечить-то будет? – ухмыльнулась я. – Этот пропойца, я так понимаю.
– Без тебя, чеченская морда, разберемся! – заверил меня он.
– Да если бы я была чеченкой, от вас бы тут через пять минут мокрого места не осталось! А, впрочем, вы правы. Я действительно из Грозного, так что дайте-ка, я вас получше разгляжу, чтобы знать, кому ночью глотки резать! – окончательно не ведая, что творю, выдала я.
– Ах ты, сука! – озверел мой борец за чистоту Москвы и ринулся ко мне. Тут, наконец, инстинкт самосохранения сработал и у меня, и у продавщицы. Она принялась кричать «Караул!» и «Милиция!», а я заорала «Насилуют!». Дальше, как в плохом кино, где зритель явственно замечает, что драка инсценирована, я увидела около своего лица вяло надвигающийся трясущийся кулак. И, не дав ему сильно встретиться с моим глазом, я нанесла удар под дых коленом. Удар, который должна уметь наносить любая уважающая себя женщина. А уж я, как женщина из Скорой Помощи, имеющая богатый опыт ночных столкновений с подвыпившим элементом, наносила удар практически с профессионализмом обоих братьев Кличко, вместе взятых. Господин правозащитник очень удивился, потом согнулся пополам и заскулил. Толпа расступилась передо мной, как воды перед Моисеем. Немая сцена!
