– Случилось? – мы задумались. Связаться с подстанцией – это не так-то просто. Телефона у нас нет. С тамагочи общается диспетчер, который сидит совершенно в другом месте – на Проспекте Мира. И раз он не передал, что именно нужно от нас подстанции, то вряд ли есть смысл просить его уточнить.
– Надо возвращаться, – я постучала водителю, чтобы поворачивал обратно. Костя вбил в компьютер, что мы едем на «завод».
– Принято, – сухо кивнула машина.
– Что же могло случиться, не понимаю, – внезапно заволновалась я. Ни с того, ни с сего моя интуиция, которая обычно спит мертвым сном, начала нашептывать мне самые разные варианты катастроф. Наше сознание устроено таким образом, что если угроза, нависшая над нами, неизвестна или до конца не определена, то нам кажется, что случится самое страшное. Вплоть до идиотизма. Что началась война. Или что Карлик решил меня уволить и не просто уволить, а посреди рабочего дня. Но весь юмор в том, что услужливое подсознание никогда не может угадать того, что действительно произойдет. Оно в момент угрозы слишком обеспокоено собственной шкурой, чтобы задуматься и что-то предугадать. Так же произошло и на этот раз. Мы подъехали к подстанции, перебрав кучи разных вариантов, вплоть до прилета инопланетян, но Римма подошла и сказала:
– Машка, там, кажется, твою Степанцову законстатировали. Ребята звонили с соседней подстанции.
– Полину Ильиничну? – переспросила я, а у самой внутри все похолодело.
– Не знаю, я не спрашивала ничего. Сама спрашивай, – у Риммы и без меня было много дел. Она дала мне номер бригады, которая ей звонила, и убежала вдаль. Я стояла с листком бумаги, и не знала, что делать.
– Позвони домой, – предложил Костя. Он понял все сразу, а я еще только доходила.
– Алло! – отозвался домашний телефон незнакомым мужским голосом. – Кто это.
– Полину Ильиничну можно? – испуганно спросила я. Конечно, я уже поняла, что услышу в ответ.
– Она умерла. Вы ей кто?
– Я живу в ней. Просто я на работе. Как умерла? – все не верила я.
– А так, от старости. Вы можете приехать, а то нам документы надо подписать? – обыденно спросил парень. Я знаю, что для него это была просто работа. Для меня самой это – просто работа.
– Конечно! – я пулей вылетела с подстанции, благо наш водитель согласился меня подвести. Через десять минут я остекленевшими от ужаса глазами смотрела, как Полину Ильиничну накрывают с головой простынкой.
– Как это произошло? Я утром уезжала, и все было в порядке. Я сама работаю на скорой…
– А, тогда все понятно. А я думал, что она просила вызвать Машу, Машу… – процедил фельдшер с другой скорой. Он оказался действительно молодым парнем, коренастым, спокойным, с жвачкой во рту. Ему было наплевать на мою бабулю, но, узнав, что я тоже работаю на Скорой, он расщедрился и рассказал, что случилось. Полина Ильинична умерла около часа назад у него на руках. Она сама вызвала Скорую, будучи еще в состоянии звонить. Сказала, что ей внезапно стало очень плохо, и попросила прислать Машу со Сходненской подстанции.
– А почему она не позвонила мне на подстанцию? – еле сдерживая слезы, спросила я.
– Не знаю, – пожал плечами парень. – Может, не дозвонилась?
– Может, – опустила голову я. Римкин телефон вечно занят.
– Короче, м-м-м, я приехал, а ей хуже. Дверь она оставила открытой, а сама уже лежала, не двигалась.
– Что она сказала? Что-нибудь мне передала? – заволновалась я.
– Да ничего она не могла сказать. У нее уже агония была, – раздраженно пояснил он. – Я даже не успел ничего вколоть, как она отчалила.
– О Господи! – прикрыла рот ладонью я. Как по-разному переживаешь смерть тех, кто дорог. Оказывается, Полина Ильинична мне очень была дорога. Как же я теперь буду жить! Митя уехал, а Полина Ильинична умерла.
– Документы подпишите мне. Труповозка уже приехала, так что мне пора, – парень явно устал находиться рядом с моим горем. Не думайте, что к таким вещам можно привыкнуть. Мы тоже люди, и как только появляется возможность, стараемся исчезнуть с поля видимости чужой трагедии.
– Да, конечно, – я расписалась, показала удостоверение и отпустила парня восвояси. Чужие, грубые руки перекладывали мою старушку на носилки, чтобы отправить в морг.
– Послушайте? – вдруг остановился в дверях парень. – Это не та Степанцова, к которой с трех подстанций ездили?
– Что? – не поняла его вопроса я.
– Ну, похоже, что это та Степанцова, за которую обещали четыре ведра шампанского. Она?
– Нет. Это – совсем другая Степанцова, – угрюмо отвернулась я. Надо же, никто ничего не знает о моей старушке, кроме того, что на нее извели уйму бесплатных лекарств. Неужели кто-то еще помнит этот дурацкий разговор про шампанское? Оказалось, что помнят.
– А, ну ладно, – легко отмахнулся фельдшер и уехал. Перевозка увезла мою Полину Ильиничну в морг, оставив меня одну, в пустой чужой квартире. Я стояла посреди коридора, ошарашенная, оглушенная, и совершенно не понимала, что мне делать дальше. Вся моя жизнь неожиданно полетела под откос. Все, что я с такой любовью и заботой выстроила, выносила, выпестовала и взлелеяла. Теплая, безобидная, безопасная жизнь рядом с человеком, который нуждается во мне, и, как мне показалось в последние несколько месяцев, относится ко мне очень тепло. И что теперь? Горе тугим кольцом стянуло мне горло, я беззвучно рыдала, сидя на кухне в тихой, опустевшей квартире. Полина Ильинична всегда держала телевизор включенным. Теперь в доме царила могильная тишина. Через пару часов я встряхнулась и позвонила одной из племянниц Полины Ильиничны.
Вскоре после этого в квартире началась суета, неизбежно сопровождающая человеческую смерть. Ведь как ни крути, а чтобы человека стереть из числа живых достойным образом, требуется переделать кучу дел, решиться массу чисто технических вопросов. Где хоронить, когда, в каком гробу. Какие для этого нужны документы. Я много раз сталкивалась со смертью по роду работы, но ни разу не занималась похоронами. Ибо мое участие заканчивалось подписанием бланка констатации смерти. Теперь же мне пришлось бежать в похоронное бюро, договариваться с церковью на Соколе об отпевании, которое, я знала, Полина Ильинична очень бы одобрила.
– Зачем ее отпевать, она же была коммунисткой? – недоуменно ворчала одна из двух ее пассий – племяшек.
– Она в последнее время часто говорила, что чувствует, Бог есть. Она бы хотела, чтобы ее отпели, я это знаю. Мы обязаны…
– Ладно-ладно, – поднимали они руки. Что угодно, только оставьте нас в покое. Дайте нам достойно рыдать, пока вы договоритесь обо всем и решите, чем за это платить. А мы пока покопаемся в ее закромах, поищем письма, украшения, дорогие вещи. Меня передергивало, как быстро они распечатали Полиночкины шкафы и тумбочки. Но что поделаешь – единственные родственницы. Я очень порадовалась, что моя старушка предусмотрительно оставила деньги на похороны, а участок на кладбище уже давно, оказывается, был ею выкуплен. Она явно не надеялась на этих двух клуш. И, в общем, правильно.
