– Ну да, совсем не слышно. А ТЭЦ – она же безвредная. Она только пар гонит. Немного сыро, и все. – Помня о том, что реклама – двигатель торговли, женщина старалась изо всех сил.
– А вы-то почему переезжаете? – проявила я любопытство. Женщина запнулась, а потом, глядя на мой живот, ответила.
– Мы с мужем разводимся. Вот, приходится менять квартиру.
– Да на что ж ее можно поменять?! – ужаснулась я.
– Поеду в область, там квартиры втрое дешевле, – пояснила хозяйка. – А ему – супостату – комнату.
– Почему супостату? – опешила я.
– Бросает меня, – вздохнула она, и, давая понять, что разговор окончен, вышла в комнату.
Я растерянно прошла еще пару шагов, осмотрела ванну. Она была смежной и, как ожидалось, вся поросла грибком. Но самым ужасным, самым страшным кошмаром, который заставил меня бежать бегом от этого дома, квартиры, района, бежать, на ходу вытирая слезы, слепившие глаза, – было дежа-вю, охватившее меня со страшной силой. Я вдруг отчетливо поняла, что если мы с Костей немедленно что-то не сделаем с нашей жизнью, то через пять-десять лет я буду совсем как она. Как эта уже сведенная «на нет» женщина, покидающая Москву, уходящая прочь от этого неподъемного холма из сказки Льюиса Кэролла. И конечно, моя измена никуда не денется, даже если Костя купит квартиру и будет и дальше таким же прекрасным отцом и мужем. Только надолго ли? Происшедшее так и будет висеть годами, как топор, как ружье, которое когда-нибудь обязательно выстрелит. И ребенок обязательно окажется от Дениса, чтобы каждый день напоминать о том, что я пользуюсь любовью и семейным счастьем в кредит, так же как и квартирой. Потому что в таком доме, в такой квартире наша семья обязательно развалится. И я окажусь там, откуда пришла. Сидящей где-то в области, одна, да еще и с ребенком на руках. Зачем? Зачем?
– Что с вами? С вами все в порядке? – одернула меня за руку женщина в рабочей форме сотрудницы Метрополитена. Оказывается, я дошла уже до самого метро и умудрилась войти в него, даже не заметив.
– Нет. Не нормально. Но это ничего. – Я отвела руку в сторону и побрела к поезду. Слезы кончились, осталась только какая-то тупая решимость, которая довезла меня до дома. Несколько раз я останавливалась и пыталась паниковать. Мне казалось, что еще можно остановиться, еще можно что-то исправить, придумать, сделать по-другому…
– Ты смотрела квартиру? – с порога спросил Константин и с беспокойством посмотрел на мой живот.
– Да. Смотрела, – кивнула я и вошла в квартиру.
– И что? Как? Ты понимаешь, я уже договорился завтра на аванс, нам надо спешить, а то мы не успеем подать документы в банк, – он так частил, словно пытался заткнуть мне рот, не дать сказать то, чего он совершенно не хочет слышать.
Я его не перебивала, стояла и спокойно снимала туфли. Мне было жарко, хотелось пить. И совершенно не хотелось ни о чем говорить.
– Нальешь мне чаю? – попросила я.
– Конечно. Иди, садись. Тебе с сахаром?
– Да. И с булочкой. Даже с двумя, – жалобно попросила я. И тут же не выдержала, расплакалась.
– Что ты! Что ты, перестань. Мы же туда поедем не на всю жизнь. Поменяемся через пару лет. Вот, еще денег подкопим и поменяемся! – Костя гладил меня по волосам, целовал глаза, вытирая ладонью слезы.
– Ты думаешь? Правда? Ты в это веришь? – всхлипывала я.
– Ну конечно, глупенькая! Конечно!
– Я не уверена, что смогу прожить там и сутки.
– Я тоже, но что делать. Сейчас мы точно не можем потянуть ничего другого!
– Может, тогда и не надо ничего тянуть? Вложить, как Динка, деньги в паевой фонд и копить их?
– Ты что, хочешь, чтобы мы вообще все потеряли? – Костя разозлился.
– Но она-то не теряет.
– Еще не вечер!
– Ты дуешь на воду, – обиделась я.
– Может быть, – вдруг не стал спорить Константин Яковлевич. – Но сейчас это не имеет для меня никакого значения. Абсолютно никакого. Я не собираюсь просчитывать выгоды, искать проценты, что-то там накручивать. Мне просто нужен дом. Наш дом. Для тебя, меня и нашего ребенка. Ты понимаешь, что мы должны это сделать. Для него.
– Для кого? – не поняла я. Я невнимательно слушала Костю, потому что одни и те же мысли, которые я так хотела бы выключить, крутились и крутились у меня в голове.
– Для сына. Для нашего сына, – возбужденно уговаривал меня Константин.
Я на секунду замерла, потом отпила немного чая из уже остывшей чашки. Откусила булку. Пожевала ее немного, чтобы приободриться. А потом сказала:
– Ты знаешь, я не уверена, что этот ребенок – твой.
Глава 6
Точки над «i»
И началось. Так бывает, когда врач вскроет ножом болезненную, загноившуюся рану. Сначала дикая боль, потом хочется выть и кататься по полу, но по всему заметно, что скоро станет легче. А при определенной доле везения, правильной терапии и уходе останется только тоненький шрам. Опасность миновала. Хотя уже и было недалеко до общего заражения крови. В общем, успели.
У вас когда-нибудь вырезали аппендицит? У меня да, причем при весьма сумбурных обстоятельствах. Мне было семнадцать лет, совсем взрослая барышня со своими интересами, делами. Ой, дел у меня было в то лето невпроворот. Стояла жара, мы с Динкой, совсем как героини Иоанны Хмелевской, стремились успеть всюду. И раков наловить, и научиться делать французский маникюр, и найти денег на кино. Особым прицепом стояли прополка и полив огорода, неизбежная кара, от которой нам так и не удавалось никуда деться. Поразительно, сколько лет я полола огород, но так и не смогла не то чтобы полюбить, но даже просто смириться с этим ужасным занятием. Я орудовала тяпкой с таким выражением лица, будто была последним человеком, оставшимся на тонущем корабле. Представьте себе: «Титаник», истеричные женские крики, священник читает отходную молитву, а вы стоите перед последней шлюпкой и решаете вопрос, влезть ли вам на единственное оставшееся место или отдать его несчастной матери с трехмесячным младенцем. Естественно, вы жертвуете собой ради спасения дитя. Мамаша довольно плюхается в лодку, и вы провожаете отплывающее суденышко взглядом, исполненным тоски и безысходности напополам с готовностью достойно встретить смерть, которая уже близко. Уже плещет за бортом обжигающе холодными волнами. Представили? Вот с таким примерно лицом я обычно полола огород. Если бы у моей матери было сердце, оно бы разорвалось от жалости, глядя на меня. Но у матери в вопросах приусадебного хозяйства сердце отключалось. Ничего личного, только бизнес… Но где-то в середине июля я умудрилась, невзирая на жуткое пекло, очень сильно простудиться. Я купалась в Клязьме, без устали падая с мостика в проточную воду, которая несла меня своими быстрыми потоками дальше, в сторону Леоново. Я плескалась, а к вечеру почувствовала усталость, озноб и нежелание есть предложенный ужин.
