– Поезжай, Максим. Поезжай, пожалуйста. Так будет лучше... для нас обоих.
– Эй, телок в другом месте снимай, козел! – крикнул молодой парень в спортивной форме, пробираясь на своей «BMW» по тротуару. «BMW» не влезала, парень зверел. – Нашел место.
– Максим! – умоляюще посмотрела на него я.
Если бы он остался, если бы вышел со мной, я бы не знала, что делать. Мне и так сложно было делать вид, что мне на все наплевать, у меня почти не осталось сил. В конце концов, это был мой день рождения, и где-то в другой жизни я бы могла провести его с Журавлевым, в маленьком кафе, с тортом и свечой, смеясь и улыбаясь. В другой жизни я бы не хотела остаться одной.
– Ладно, увидимся в понедельник, – бросил он и, сжав губы, уехал вдаль.
Я сделала несколько шагов по бульвару, плюхнулась на лавочку и прижала ладони к лицу. Было холодно, ветрено, еще более промозгло, чем в Самаре, и бульвар стоял почти пустым. Парочка старичков с маленькими, одетыми в попонки собачками не в счет. Я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, с трудом подавив желание расплакаться, встала и пошла в сторону переулков, подальше от этого места. Мне нужно было срочно увеличить дистанцию между мной и ним, чтобы утратилась эта ненужная связь, чтобы меня не тянуло к нему. Я достала телефон из кармана и посмотрела на него по-другому, новыми глазами. Я боялась, что Журавлев мне на него позвонит. И еще больше боялась, что не позвонит. Кажется, я реально начала сходить с ума.
– Не хочу ждать звонков, ни за что, – помотала головой я и отключила аппарат.
Это было просто, нажал кнопку – и свободен. Нажал кнопку – и ничей. Кто может мне позвонить? Этот номер знает только Варечка, которая, кстати, не в курсе того, что у меня сегодня за день, я ей не говорила. Я ненавижу праздновать день рождения, в моем доме это празднование всегда было омерзительно, фальшиво. И папа всегда напивался, брал меня за подбородок, смотрел мутными глазами и говорил: «Ничего себе выросла коза». И хотелось залепить ему пощечину и убежать. Собственно, что и было сделано... А больше звонить было некому. Кроме Максима. А ему – незачем. И не будет он звонить, я знаю. У него характер нордический, спокойный. Сейчас, в одиночестве, он снова обретет равновесие и возможность принимать взвешенные решения. Отношения? Боже, нет. Просто жить дальше.
– Варечка! Ты дома? – спросила я, зайдя в темную, воняющую красками и растворителем прихожую. Похоже, в доме не было никого, что было достаточно странно. Когда я уезжала, у нас поселились сразу две компании студентов, в обеих комнатах, и Варечка перетаскивала свое художественное добро в мои апартаменты, чтобы предоставить полагающийся гостям сервис. Правда, может, все они еще гуляют где-то?
– А, это ты! – раздался тихий голос из кухни.
Я моментально нахмурилась, такого голоса у Варечки быть не должно.
– Вот ты где. А чего в темени сидишь? – спросила я и только тут заметила, что Варечка, кажется, не совсем трезва. – Что, пьешь?
– Пью, – согласилась она, протягивая мне стакан. – Приехала?
– Как видишь. Или я на лошадь белую похожа? – хихикнула я. – Думаешь, я тебе снюсь?
– Это возможно, – согласилась Варечка, которая была нехороша, ой как нехороша. На ней был надет какой-то старый драный, испачканный красками халат и лосины, руки дрожали, а волосы, кажется, не расчесывались пару дней как минимум.
– Ты вообще-то как тут? Где гости?
– Выперла, – заявила вдруг она.
Я плюхнулась на табуретку, изумленно таращась на нее. Такого я вообще не могла припомнить, чтобы Варечка прогоняла гостей.
– Что они сделали?
– Они придурки все, – заявила она, прикуривая папиросу.
Я с удивлением отметила, что это – «Беломор». Откуда, интересно, он у Варечки? И зачем? Я-то прекрасно знала, для чего он используется, но Варечка, что называется, замечена не была. И «Беломор» оказался обычным, табачным, безо всяких глупостей.
– Давай я тебе своих дам, – вздохнула я. – Горе ты мое. На неделю оставить нельзя, с ума сходишь. Дорисовалась?
– Рисуют на заборах, а я... впрочем, говно все это.
– Что случилось? Можешь ты мне сказать? – всплеснула руками я. – Тебя кто-то обидел? Да?
– Да! – кивнула она и потянулась за бутылкой какой-то мутной, сомнительной жидкости. – Бог меня обидел. Талантом. Пачкаю только, а не пишу.
– Глупости. Ты очень талантлива, – запротестовала я. – Я тебе говорю.
– Ты? – вдруг сощурилась она. – Ты мне это говоришь? Человек, который Гогена от Модильяни не отличит?
– Почему не отличу? Могу и отличить. Шансы на это – пятьдесят на пятьдесят.
– Да что ты? – фыркнула она. – Я говорю тебе – я бездарность. Меня надо только на помойку выкинуть. Я ничего не могу! Ничего! Даже ребенок напишет лучше.
– Надо всю жизнь потратить, чтобы научиться писать как ребенок, – вдруг сказала я. Вспомнила какую-то цитату из Варечкиных рассказов, а откуда и чью – хоть убей не помню.
– Что? – ахнула она. – Что ты сказала?
– Ну...
– Это потрясающе! Ты, ты сказала это. Запомнила? Да, ты права, и Пикассо прав. Вот уж точно, устами младенца. На, выпей. Как ты съездила? – вдруг совсем другим тоном спросила она. Протянула мне стакан с мутной подозрительной жидкостью и посмотрела почти нормальными, живыми, хоть и хмельными глазами.
Я взяла стакан, принюхалась. Содержимое стакана никакого доверия не вызывало, но сегодня же День Рождения, а значит, время делать глупости. Как же, в сущности, мало я сделала в жизни глупостей. Ушла из дома и не вернулась, не могу выкинуть из головы собственного босса – вот и все, пожалуй. Ну, еще и Мудвин, но там глупостью было дышать с ним одним воздухом. Но нормального человеческого безумия, какой-нибудь страстной глупости, хохота и бегания по асфальту босиком – всего этого в моей жизни не было. Не считая Самары, конечно. Но подруга на кухне, убитая собственной творческой несостоятельностью, со стаканом жуткого портвейна и с «Беломором» в зубах, – лучшая глупость на день рождения, которую я только могла себе позволить. Гулять так гулять!
– Я с ним переспала, – сказала я, опрокинув содержимое стакана в горло. Пустая дыра в груди моментально воспламенилась, дыхание стало частым, горячим, а голова – дурной. Я знала, что только тут, в нашем с Варечкой зазеркалье, я могу сказать вслух то, в чем боюсь признаться даже самой себе. – Он может разрушить мою жизнь.
– Да... – протянула Варечка и долго, молча смотрела на огонек папиросы. – Ты, оказывается, из наших. Не рыба.
– Не рыба, – согласилась я. – Я и сама в шоке.
– Звезда в шоке! – рассмеялась Варя, а потом закашлялась, подавившись дымом. – Пошли, покажу.
– Пошли, – кивнула я и встала, пошатнувшись. Все-таки надо в доме держать хоть какие-то закуски, если планируешь пьянствовать. У Варечки было шаром покати, «Беломор» не в счет, все деньги последних недель она спускала на краски, так что питалась она (и я) тем, что бог и приезжающие гости столицы пошлют.
