Он нежно коснулся ее руки, и в этот момент в камине
затрещали дрова и вспыхнуло пламя.
– Я не мог бы быть ни в каком другом месте, – улыбнулся
он. – Несмотря на приступы язвы, которые ты устраиваешь мне на работе.
– Прости меня. Я теперь ощущаю такую тяжесть на своих
плечах. И продолжаю думать, что ты поймешь. – Она посмотрела на него, ее
прекрасное лицо было очень бледным, и на нем ярче выделялись темные глаза.
– Я понимаю. Я мог бы помогать еще больше, если бы ты
мне позволила.
– Я не уверена, что смогу. У меня просто неистовая
потребность делать все самой. Это трудно объяснить. Это все, что у меня
осталось, кроме Алессандро.
– Когда-нибудь будет больше. Но она лишь покачала
головой:
– Больше никогда. Такого, как он, больше нет. Он был
совершенно особенным человеком. – Слезы опять навернулись ей на глаза, и она
отдернула руку и молча уставилась на огонь.
Бернардо тоже отвернулся и стал потягивать коньяк, но в это
время послышался звонок велосипеда и появился Алессандро, несущийся через зал,
а за ним спешила мама Тереза.
– Готов? – Глаза Изабеллы казались чересчур блестящими,
но ничто на ее лице, обращенном к сыну, не выдавало, насколько велика была ее
боль.
– Да. – Маленькое личико озорно выглядывало из-под
большого пластмассового шлема астронавта.
– Тогда пошли. – Изабелла встала и направилась к
двойным дверям, ведущим в сад. Охранник, чтобы не мешать, шагнул в сторону, и
теперь все увидели, что сад ярко освещен. Она посмотрела вниз на сына и
услышала, как он затаил дыхание.
– Мама!.. Мама!
Там стояла маленькая, но красивая карусель, идеально
подходящая по габаритам для пятилетнего ребенка. Она обошлась ей в целое
состояние, но сияние в его глазенках стоило того. Четыре лошадки весело скакали
под резным деревянным красным с белым куполом с колокольчиками. Бернардо
подумал, что никогда не видел у мальчика таких широко раскрытых глаз. Энцо
осторожно помог ему взобраться в седло голубой лошадки с зелеными ленточками,
прикрепленными к позолоченной дуге с маленькими серебряными колокольчиками.
Включили рубильник, и карусель начала вращаться. Алессандро взвизгивал от
возбуждения и восторга. Ночь внезапно наполнилась карнавальной музыкой; слуги
подбежали к окнам и заулыбались.
– Счастливого Рождества! – крикнула ему Изабелла, а
затем с разбегу прыгнула на сиденье следующей лошадки, желтой с красным седлом,
позолоченным по краям. Они смеялись, глядя друг на друга, а карусель медленно
вращалась.
Бернардо наблюдал за ними, чувствуя, как нежность разрывает
ему душу. Мама Тереза отвернулась, вытирая слезинку, а Энцо и охранник
обменялись улыбками.
Алессандро все кружился и кружился, почти целых полчаса, а
потом Изабелле все-таки удалось уговорить его вернуться в дом.
– Она будет там и утром.
– Но я хочу кататься на ней сегодня ночью.
– Если ты останешься здесь на всю ночь, Санта-Клаус не
придет.
Санта-Клаус? Бернардо улыбнулся про себя. Чего еще не хватало
этому ребенку? Улыбка потухла. Отца. Вот кого не было у Алессандро. Он помог
мальчику слезть с карусели и крепко взял его за руку, когда они возвращались в
дом. Алессандро быстро ушел, отправившись на кухцю, а Бернардо и Изабелла снова
сели у огня.
– Какая замечательная вещь, Изабелла. – Эхо
карнавальных колокольчиков все еще звенело у него в голове. И она наконец-то
улыбалась так, как ни разу за последние месяцы.
– Когда я была маленькой, мне всегда хотелось иметь
собственную карусель. Она великолепна, не правда ли? – На мгновение ее глаза
засияли почти так же ярко, как огонь. И в этот миг ему захотелось сказать: «Как
и ты сама». Она была замечательной женщиной. Он ненавидел и любил ее, и она
была его самым дорогим другом.
– Ты полагаешь, он позволит нам покататься на ней с
ним, если мы будем очень хорошо вести себя?
Она засмеялась вместе с ним и налила себе маленький бокал
красного вина. А затем, как будто вспомнив о чем-то, вскочила и побежала к
елке.
– Я чуть не забыла. – Она взяла две маленькие коробочки,
завернутые в золотистую бумагу, и вернулась к камину. – Это тебе.
– Если это не карусель для меня лично, то я не хочу. –
И они опять рассмеялись. Но смех очень быстро затих, когда он увидел, что
находится внутри. В первой коробочке оказался крошечный калькулятор,
выполняющий множество операций, в серебряном футляре; он выглядел, как очень
элегантный портсигар, и его можно было спрятать в карман жилета.
– Мне его прислали из Штатов. Я в нем ничего не
понимаю. Но ты разберешься.
– Изабелла, ты сошла с ума!
– Не говори глупости. Мне бы следовало подарить тебе
грелку для твоей язвы, но я подумала, что это будет забавнее.
Она нежно поцеловала его в щеку и подала следующую
коробочку. Но на этот раз она отвернулась, устремив взгляд на огонь. И когда он
открыл ее, то не мог вымолвить ни слова. Ему нечего было сказать. Это были
карманные часы, которыми, как он знал, очень дорожил Амадео и почти никогда не
носил, так как они были священными для него. Они принадлежали его отцу, и на
задней стенке были красиво выгравированы инициалы трех поколений семьи
Сан-Грегорио. А под ними он вдруг заметил свои собственные.
– Я не знаю, что сказать.
– Ничего, дорогой. Ничего не надо говорить.
– Их следовало передать Алессандро. Но она только
покачала головой:
– Нет, Нардо. Они твои. – И она бесконечно долго
смотрела ему в глаза. Она хотела, чтобы он знал, что, несмотря на множество
разногласий между ними на работе, он был дорог ей и много значил для нее. Очень
много. Он и Алессандро – это все, что у нее осталось. И Бернардо всегда будет
для нее чем-то особенным. Он – ее друг, так же как он был другом Амадео. Часы
должны были напоминать ему об этом и о том, что он больше чем директор
«Сан-Грегорио» или человек, на которого она кричала каждый день. Вне работы он
был для нее очень важным, кем-то вроде члена семьи. Он был частью ее жизни. И
сейчас, когда он смотрел на нее, ее взгляд говорил ему об этом.
– Изабелла... – Его голос вдруг прозвучал неожиданно
официально, и она ждала, понимая, что он глубоко тронут ее подарком. – Я должен
кое-что тебе сказать. Мне давно надо было сделать это. Возможно, сейчас не
время. Но я должен сказать тебе. Теперь я должен быть честным с тобой. Это...
очень важно... для меня. – Он долго колебался, подбирая слова, как будто ему
было очень трудно говорить, и выражение его глаз убеждало ее в этом.
– Что-нибудь не так? – Ее глаза вдруг наполнились
состраданием. Казалось, он испытывает тяжкие мучения, бедняга, а она в
последнее время так жестоко обращалась с ним. Что же, о Господи, он собирается
сказать? Она сидела, затаив дыхание, и ждала. – Нардо... у тебя такой
испуганный вид, милый. Не надо бояться. Что бы там ни было, ты можешь сказать
мне. Одному Богу известно, сколько мы высказывали друг другу за все время
знакомства.
