Мать хохотнула. Меня это встревожило. Раньше такого за ней не замечалось.
– У нее есть некоторые проблемы... с приличиями, – решилась я.
– В каком смысле? – Голос матери звучал предельно серьезно.
– Ну, она позвонила мне в пятницу утром... Полагаю, ты не слышала...
Шумный вдох.
– И что она сказала?
– Мне потребуется гораздо меньше времени, если я перечислю то, чего она не сказала.
– О Боже, Кэнни!
– Мне, конечно, очень жаль, что ее, ты знаешь, растлили...
– Кэнни, она не могла этого рассказать! – Но в голосе матери слышалась гордость. Словно она одобряла нестандартный поступок своего ребенка.
– Рассказала, – заверила ее я. – Мне известна вся сага, от учителя музыки, который первым добрался до ее сисек...
– Кэнни!
– ...и злобной мачехи до бывшей подруги, которая грозила убить то ли ее, то ли себя.
– Ага, – выдохнула мать. – Понятно.
– Может, ей пора обратиться к психотерапевту?
– Она обращается. Поверь мне, обращается. Ходит к ним многие годы.
– И до сих пор не поняла, что не принято вываливать всю историю своей жизни абсолютно незнакомым людям в первом же разговоре с ними?
Мать вздохнула.
– Похоже, что нет.
Я ждала. Ждала извинений, объяснений, чего-то, проясняющего ситуацию. Ничего не последовало. После долгой паузы мать сменила тему, и я не стала упираться, решив, что это фаза, бзик, дурной сон. Как бы не так! Таня надолго вошла в нашу жизнь.
Вопрос: что приносит лесбиянка на второе свидание? Ответ: себя. Что приносит гей на второе свидание? Какое второе свидание?
Старая, конечно, шутка, но в ней есть доля правды. После того как Таня начала встречаться с моей матерью, она выехала из подвала кондоминиума своей бывшей подруги, которая хотела кого-то убить, и сняла собственную квартиру.
Но, по существу, после второго свидания она перебралась в наш дом. Я поняла это, когда приехала домой (своими новостями мать огорошила меня, брата и сестру шестью неделями раньше) и увидела надпись на стене.
Точнее, постер на стене. «Вдохновение – уверенность в том, что у нас все получится, если мы будем действовать сообща», – тянулась надпись над гребнем волны.
– Мама! – позвала я, поставив чемоданы на пол. Нифкин скулил и жался к моим ногам в совершенно не присущей ему манере.
– Я здесь, сладенькая, – отозвалась моя мать. «Сладенькая?» – удивилась я и вошла в гостиную. Нифкин трусливо плелся позади. Меня встретил новый постер, с прыгающими дельфинами и надписью: «Работаем в команде». Под дельфинами я увидела мою мать и женщину, которая могла быть только Таней, они были в одинаковых пурпурных спортивных костюмах.
– Привет! – поздоровалась Таня.
– Привет, – повторила моя мать.
Большая оранжевая кошка спрыгнула с подоконника, с наглым видом направилась к Нифкину и вытянула лапу с торчащими когтями. Нифкин пронзительно тявкнул и обратился в бегство.
– Гертруда! Плохая кошка! – подала голос Таня. Кошка ее проигнорировала и свернулась клубком на полосе солнечного света в центре комнаты.
– Нифкин! – позвала я.
Со второго этажа донесся протестующий скулеж. Нифкин отвечал: «Не спущусь. Даже не мечтай».
– У вас есть наемные работники, которых вы пытаетесь побудить к более интенсивному труду? – спросила я, указав на дельфинов.
– Как? – спросила Таня.
– Что? – спросила моя мать.
– Плакаты, – пояснила я. – У нас точно такие же висят в типографии. Рядом со стендом «27 ДНЕЙ БЕЗ ПРОИЗВОДСТВЕННЫХ ТРАВМ». Они побуждают к более производительному труду.
Таня пожала плечами. Я ожидала увидеть типичного спортивного инструктора с мощными, мускулистыми бедрами, бугрящимися бицепсами, стрижкой практически под ноль, но ошиблась. Ростом Таня едва перевалила за пять футов, загорелое чуть ли не до черноты лицо окружал ореол рыжих кудряшек. Грудь и бедра, можно сказать, отсутствовали. Выглядела она как маленькая девочка, вплоть до ободранных коленок и пластыря на пальце.
– Просто мне нравятся дельфины, – застенчиво ответила она.
– Ага, – кивнула я. – Понятно.
Из всех изменений эти сразу бросились в глаза. Потом я обратила внимание на статуэтки дельфинов, которые заменили на каминной полке семейные фотографии, пластиковые подставки для журналов, закрепленные на стенах, благодаря которым наша гостиная приобрела вид приемной врача. Зато Танины журналы «Реабилитация» всегда были под рукой. А когда я поднялась наверх, чтобы занести чемоданы в свою комнату, дверь не открылась.
– Мама! – крикнула я. – Что тут творится?
С кухни до меня донеслись торопливые переговоры: успокаивающий мамин голос, истерические нотки в скрежете, заменявшем Тане голос. Я даже разобрала несколько слов. «Психотерапевт», скажем, и «уединение». Наконец мать поднялась по лестнице, на лице ее отражалась тревога.
– Я, знаешь ли, собиралась поговорить с тобой об этом.
– О чем? Что дверь заклинило?
– Дело в том, что дверь заперта. Я вытаращилась на мать.
– Таня... она держит там кое-какие вещи.
– У Тани есть квартира, – заметила я. – Не может она держать вещи там?
Моя мать пожала плечами.
– Квартира эта очень маленькая. Одно только слово – квартира. В общем, это имело смысл... может, эту ночь ты сможешь провести в комнате Джоша?
Тут уж меня прорвало.
– Мама, это моя комната. Я хочу спать в своей комнате. В чем проблема?
– Видишь ли, Кэнни, ты уже... ты уже не живешь здесь.
– Разумеется, не живу, но это не означает, что я не хочу спать в своей комнате, когда приезжаю сюда.
Моя мать вздохнула.
– Мы кое-что поменяли.
– Да, я заметила. И что с того?
– Мы... э... ну... Мы вынесли твою кровать.
Я лишилась дара речи.
– Вы вынесли...
– Тане требовалось место для ее ткацкого станка.
– Там стоит ткацкий станок?
Стоял. Таня взлетела по лестнице, открыла замок и слетела вниз, очень недовольная. Я вошла в свою комнату, увидела ткацкий станок, компьютер, обшарпанную тахту, несколько уродливых книжных полок из ДСП, облицованных пластиком под орех. От названий книг меня передернуло: «Умные женщины, глупые решения», «Быть смелой, чтобы выжить», «Главное не то, что ты ешь, а что ест тебя». На окне висела занавеска всех цветов радуги, а на столе, что самое ужасное, стояла пепельница.
– Она курит?
