Нифкин, получивший многоцветную попону для прогулок в холодную погоду, лежал у меня на коленях, спал с открытым глазом, готовый в любой момент, при появлении злобных кошек Гертруды и Алисы, рвануть на второй этаж. Джош сидел на диване, подбирал на гитаре, как мне показалось, мелодию из сериала «Беверли-Хиллз, 90210».
– Если уж на то пошло, они вообще не говорят, – уточнила Люси.
– Слушай, а о чем им говорить? – спросила я. – Я хочу сказать, мама – образованная женщина... много путешествовала...
– Таня затыкает маме рот, когда начинается «Риск»
[41]
, – вставил Джош.
– Однако!.. – вырвалось у меня.
– Да-да, – подтвердила Люси. – Она говорит, что выкрикивать ответы, как это делает мама, отвратительная привычка.
– Она так считает, потому что сама не знает ни одного, – хмыкнул Джош.
– Знаете, в лесбийской любви в принципе ничего плохого нет, – заметила Люси. – И все было бы хорошо...
– ...если бы мама выбрала другую женщину, – закончила я фразу и тут же нарисовала себе подходящую кандидатку: скажем, модную профессоршу, преподающую киноведение в Пенсильванском университете, с коротенькой стрижкой и оригинальными янтарными украшениями, которая могла бы знакомить нас с независимыми режиссерами и возить маму в Канн.
Вместо этого мама влюбилась в Таню, чьи кинематографические вкусы тяготели к поздним работам Джерри Брукхаймера
[42]
и у которой не было ни единого кусочка янтаря.
– Так в чем причина? – спросила я. – Чем Таня привлекла мать? Она даже не красивая...
– Это точно! – Люси театрально содрогнулась.
– Не умная... не забавная... не интересная... Какое-то время мы молчали, словно ожидали, что нас осенит, в чем главное достоинство Тани.
– Готова спорить, язык у нее, как у кита! – воскликнула Люси.
Джош сделал вид, что его выворачивает наизнанку. Я просто закатила глаза.
– Как у муравьеда! – выкрикнула Люси.
– Люси, прекрати! – осадила ее я. Нифкин проснулся и зарычал. – И потом, одного секса недостаточно.
– Откуда ты знаешь? – спросила Люси.
– Поверь мне, – ответила я. – Маме все это наскучит. Мы опять помолчали, задумавшись.
– Похоже, что на нас ей теперь наплевать, – пробормотал Джош.
– Ей не наплевать, – возразила я, но без должной уверенности. До появления Тани моя мать любила составлять нам компанию, когда мы собирались вместе. Приезжала ко мне в Филадельфию, к Джошу в Нью-Йорк. Готовила, когда мы появлялись в доме, звонила нам несколько раз в неделю, активно участвовала в работе книжных клубов, ходила на лекции, часто встречалась с подругами.
– Теперь она зациклилась на Тане, – с горечью поддержала Джоша Люси.
И я не нашла контраргументов. Мать все еще звонила нам... но не так часто. Ко мне не приезжала многие месяцы. Все ее дни (не говоря уже о ночах) заполняла Таня: они катались на велосипедах, ходили на танцы, участвовали в долгих, занимающих целый уик-энд, ритуалах очищения, где жгли шалфей и молились богине Луны.
– Долго это не продлится, – говорила я с уверенностью, которой, однако, не чувствовала. – Это влюбленность.
– А если нет? – в лоб спросила Люси. – Если это истинная любовь?
– Отнюдь, – возразила я.
Но про себя подумала, что, возможно, так оно и есть. А в этом случае мы обречены до конца своих дней терпеть это ужасное, бестактное существо с неуравновешенной психикой. Во всяком случае, до конца жизни нашей матери. А потом...
– Подумайте о похоронах, – промурлыкала я. – Господи. Я буквально слышу ее... – И я изобразила скрипучий голос Тани: – «Твоя мать хотела, чтобы я взяла вот это...» – Тут я вновь заговорила своим голосом: – «Но, Таня... это же мой автомобиль!»
Джош улыбнулся. Люси рассмеялась. Я опять заскрипела а-ля Таня:
– «Она знала, как мне хотелось ездить на нем!» Теперь Джош улыбался во весь рот.
– Прочитай то стихотворение! Я покачала головой.
– Давай, Кэнни! – присоединилась к нему Люси. Я откашлялась и начала читать Филиппа Ларкина
[43]
:
– Тебя испортят мать с отцом, пусть не нарочно, пусть любя...
– И, накормив своим грехом... – продолжила Люси.
– Добавят новый, от себя, – вставил Джош.
– А в свой черед кормили их глупцы в нелепых колпаках, погрязши в склоках затяжных и с глупой яростью в глазах.
Последние строки мы произнесли вместе:
– Друг друга раним, как враги, и чем роднее, тем сильней. Как вырастешь, быстрей беги и не имей своих детей.
А потом по предложению Люси мы все поднялись на ноги, включая Нифкина, и бросили связанные Таней подарки в камин.
– Прощай, Таня! – напутствовала их Люси.
– Возвращайся, гетеросексуальность! – воскликнул Джош.
– Твоими бы устами... – вздохнула я, наблюдая, как горит муфта.
Приехав домой, я поставила велосипед в гараж, рядом с маленьким зеленым автомобилем Тани, бампер которого украшала наклейка «Мужчина нужен женщине как рыбе зонтик», вытащила здоровенную замороженную индейку из гаражного морозильника и положила ее в раковину оттаивать. Быстро приняла душ и поднялась в комнату, ранее известную как моя, где обосновалась после прибытия. В промежутках между поездками на велосипеде и долгими ваннами и душами я натаскала из чулана достаточно одеял, чтобы превратить тахту Тани в более-менее уютное гнездышко. Я также принесла из подвала коробку с книгами и теперь проглядывала хиты моего детства: «Маленький домик в прериях», «Колокольня-призрак», «Хроники Нарнии», «Пять маленьких перчиков, и как они росли». «Я двигаюсь в прошлое, – подумала я. – Еще несколько дней, и я сама превращусь в эмбрион».
Я села за стол Тани и просмотрела свою электронную почту. Работа, работа, злое письмо от старого человека («Ваш комментарий насчет того, что Эн-би-си – канал для зрителей, которые любят предварительно пережеванную пищу, вызывает отвращение»). И письмо от Макси: «Здесь каждый день 98 градусов
[44]
. Мне жарко. Мне скучно. Расскажи о Дне благодарения. Каков состав?»
Я ответила: «День благодарения всегда ставится в нашем доме. Первыми на сцену выходим мы: я, моя мать, Таня, Джош и Люси. Потом появляются подруги моей матери, их мужья и дети, а также те заблудшие души, которых подбирает Таня. Моя мать готовит пересушенную индейку. Не специально пересушенную, просто она пользуется газовым грилем и никогда не может вовремя вытащить индейку, боится, что мясо останется сырым. Компанию индейке составляет картофельное пюре. Какая-нибудь зелень. Подлива. Клюквенный соус из банки». Мой желудок взбунтовался даже от напечатанных мной слов. В последнюю неделю я практически перестала блевать, но мысль о пересушенной индейке, подливе от Тани и клюквенном соусе из консервной банки вызвала приступ тошноты.
