Она пожала плечами, посмотрев на меня, потом перевела взгляд на демонстрационную доску. Сегодняшний семинар назывался «Американские классические блюда из пяти ингредиентов». Шеф начал вещать. Один из его помощников, нескладный, прыщавый подросток из поварской школы, принялся шинковать капусту.
– Он отрубит себе палец, – предсказала мать.
– Щ-ш-ш! – осекла я ее, потому что сидевшие в первых рядах постоянные посетители курсов, в основном старушки, которые воспринимали эти лекции на полном серьезе, одарили нас суровыми взглядами.
– Точно, отрубит, – продолжила она. – Потому что неправильно держит нож. А теперь, возвращаясь к Брюсу...
– Я не хочу об этом говорить.
Шеф растопил на сковородке огромный кусок масла. Моя мать ахнула, словно засвидетельствовала отсечение головы, потом подняла руку.
– Есть ли модификация этого рецепта для тех, кто не хочет подвергать сердце дополнительному риску? – спросила она. Шеф вздохнул и заговорил об оливковом масле. Мать переключилась на меня. – Забудь Брюса, Ты найдешь кого-нибудь получше.
– Мама!
– Ш-ш-ш! – зашипели из первых рядов. Моя мать покачала головой:
– Я не могу в это поверить.
– Во что?
– А ты посмотри на размер сковороды. Она же мала.
И точно, шеф пытался уместить слишком уж много плохо нашинкованной капусты в неглубокую сковороду. Моя мать подняла руку. Я рывком опустила ее.
– Отстань от него.
– Но как он чему-нибудь научится, если никто не скажет ему, что он ошибается? – пожаловалась она, всматриваясь в происходящее на сцене.
– Совершенно верно, – согласилась с ней женщина, сидевшая рядом.
– А если он собирается обвалять курицу в этой муке, – продолжила мать, – я думаю, сначала он должен втереть в нее приправы.
– Вы когда-нибудь пробовали кайенский перец? – спросил мужчина, сидящий перед нами. – Совсем чуть-чуть, вы понимаете, всего щепотку, но вкус отменный.
– С тимьяном тоже получается неплохо, – отметила моя мать.
– Господи... – Я закрыла глаза и уселась поудобнее на складном стуле.
Шеф тем временем перешел к сладкому картофелю и оладьям с яблоками, а мать продолжала доставать его вопросами о заменителях, модификациях, особых способах приготовления (которым выучилась за долгие годы работы домохозяйкой), параллельно комментируя его действия, чем забавляла сидящих рядом и вызывала гнев всего первого ряда.
Позже, за капуччино и горячими претцелями с маслом, моя мать разразилась речью, которую, несомненно, готовила с прошлого вечера.
– Я знаю, ты сейчас обижена, – начала она. – Многие парни могут сказать то же самое.
– Да, конечно, – пробормотала я, не отрывая глаз от чашки.
– Женщины тоже, – добавила моя мать.
– Ма! Сколько раз я могу тебе повторять? Я не лесбиянка! Женщины меня не интересуют.
Мать покачала головой, вроде бы в печали.
– А я возлагала на тебя такие надежды, – притворно вздохнула она и указала на один из рыбных прилавков, где грудой лежали судаки и карпы с открытыми ртами и выпученными глазами. Их чешуя под дневным светом поблескивала серебром. – Вот тебе наглядный урок.
– Это рыбный прилавок, – поправила я ее.
– Он говорит тебе о том, что рыбы в море полно, – ответила мать. Подошла, постучала ногтем по стеклу. Я с неохотой последовала за ней. – Видишь? Воспринимай каждую из этих рыбин как одинокого парня.
Я смотрела на рыб. Уложенные на колотый лед, они, казалось, смотрели на меня.
– Манеры у них получше будут, – заметила я. – С некоторыми и поговорить приятнее.
– Хотите рыбу? – спросила низкорослая азиатка в резиновом фартуке до пола. В руке она держала разделочный нож. Я даже подумала о том, чтобы одолжить его у нее и воткнуть в брюхо Брюса. – Хорошая рыба, – принялась уговаривать нас продавщица.
– Нет, благодарю, – ответила я. Мы с матерью направились к столику.
– Не стоит тебе расстраиваться. В следующем месяце эту статью используют на подстилки в птичьих клетках...
– Именно такими поднимающими настроение мыслями и надо делиться с журналистами.
– Давай обойдемся без сарказма.
– По-другому не умею, – вздохнула я.
Мы вновь сели. Мать подняла чашку с кофе.
– Все потому, что его взяли на работу в журнал? – спросила она.
Я шумно выдохнула.
– Возможно, – призналась я. Скорее всего сказала правду. Меня бы задело, что звезда Брюса поднялась, тогда как моя осталась на месте, даже если бы в своей первой статье он написал не обо мне.
– У тебя все хорошо, – успокоила меня мать. – Твой день обязательно придет.
– А если нет? – вскинулась я. – Что, если у меня не будет ни другой работы, ни другого бойфренда...
Моя мать помахала рукой, показывая, что такую глупость обсуждать не имеет смысла.
– А что, если не будет? – упорствовала я. – У него есть рубрика, он пишет роман...
– Он говорит, что пишет роман, – уточнила моя мать. – Возможно, это только слова.
– Я больше никого не встречу, – гнула я свое.
Моя мать вздохнула.
– Знаешь, я думаю, тут есть и часть моей вины. Она завладела моим вниманием.
– Когда твой отец говорил...
Такой поворот разговора меня определенно не устраивал.
– Мама...
– Нет-нет, Кэнни, дай мне закончить. – Она глубоко вдохнула. – Он был ужасным. Злым и ужасным, а я слишком долго его не останавливала, слишком долго позволяла ему делать все, что заблагорассудится.
– Прошлого не вернешь, – напомнила я.
– Я сожалею об этом. – Я уже слышала эти слова, и всякий раз они причиняли мне боль, заставляя вспоминать, за что она извиняется и как плохо нам тогда было. – Я сожалею, потому что знаю: ты стала такой и из-за того, что происходило в семье.
Я поднялась, взяла ее чашку и свою, использованные салфетки, остатки претцелей и понесла все к мусорному бачку. Мать последовала за мной.
– И какой я стала? – спросила я. Она обдумала вопрос.
– Ну, ты не выносишь критики.
– Расскажи мне об этом.
– Ты не очень довольна тем, как выглядишь.
– Покажи мне женщину, которая довольна, – фыркнула я. – Просто не всем нам нравится, когда наши проблемы становятся достоянием миллионов читателей «Мокси».
– И мне бы хотелось... – Она печально посмотрела на столы в центре рынка, за которыми сидели семьи, ели сандвичи, пили кофе, передавали друг другу тетрадки «Икзэминера». – Мне бы хотелось, чтобы ты больше верила в себя. В романтику жизни.
