От меня не укрылась ирония ситуации: после стольких усилий, подсчета калорий, выполнения рекомендаций «Уэйт уочерс», тренажеров, диет я нашла-таки способ избавиться от лишних фунтов! Освободилась от дряблого тела и целлюлита! «Я должна продавать это ноу-хау», – сверкнула в голове безумная мысль. Диета, основанная на резком отрыве плаценты, преждевременных родах, гистеротомии и, возможно, нарушениях мозговой деятельности ребенка. Да я могла бы сколотить на этом состояние!
Одри нервно теребила браслет.
– Наверное, тебя интересует... – начала она.
Я молчала, прекрасно зная, как ей сейчас тяжело. Знала и плевать на это хотела. Какая-то часть меня хотела, чтобы она мучилась, страдала.
– Брюс мне сказал, что ты не хочешь с ним говорить.
– У Брюса был шанс поговорить со мной. Я написала ему, сообщила, что беременна. Он даже не позвонил.
Губы Одри задрожали.
– Я этого не знала, – прошептала она, скорее всего себе. – Кэнни, он очень сожалеет о том, что все так вышло.
Я фыркнула так громко, что испугалась, не потревожу ли детей.
– До Брюса все доходит как до жирафа.
Одри прикусила губу, продолжая теребить браслет.
– Он хочет все сделать как должно.
– И что под этим подразумевается? – спросила я. – Он удержит свою подругу от новых покушений на жизнь моей дочери?
– Брюс сказал, что произошел несчастный случай, – прошептала она.
Я закатила глаза.
– Он хочет поступить как должно, – повторила Одри. – Он хочет помочь...
– Мне не нужны деньги, – нарочито грубо ответила я. – Ни его, ни ваши. Я продала сценарий.
Она просияла, обрадовавшись, что появилась возможность поговорить о приятном.
– Дорогая, это же прекрасно!
Я молчала, надеясь, что она расшибется о мое молчание. Но Одри оказалась храбрее, чем я думала.
– Могу я посмотреть на ребенка?
Я пожала плечами и ткнула пальцем в окно. Джой лежала в центре бокса. Уже не столь похожая на сердитый грейпфрут, скорее на дыню, но все равно очень маленькая, очень хрупкая, зачастую с аппаратом принудительного вентилирования легких у лица. На табличке у ее кроватки значилось: «Джой Лия Шапиро». Весь ее наряд состоял из подгузника, носочков в розовую и белую полоску и розовой шапочки с помпоном. Я принесла медсестрам все свои запасы, и они каждый день надевали на Джой другую шапочку. Таких славных шапочек не было ни у одного младенца в палате интенсивной терапии.
– Джой Лия, – прошептала Одри. – Она... ты назвала ее в честь моего мужа.
Я кивнула, шумно сглотнув образовавшийся в горле комок. «На это я могу пойти, – сказала я себе. – В конце концов, не она меня игнорировала, не она стала причиной того, что я упала на раковину и чуть не потеряла ребенка».
– С ней все будет в порядке?
– Я не знаю, – ответила я. – Возможно. Они говорят, возможно. Она все еще маленькая и должна прибавить в весе, ее легкие должны развиться до такой степени, чтобы она могла дышать самостоятельно. Тогда она сможет поехать домой.
Одри вытерла глаза бумажной салфеткой, которую достала из сумочки.
– Она останется здесь? Ты будешь растить ее в Филадельфии?
– Не знаю, – ответила я, не кривя душой. – Не знаю, захочу ли я возвращаться в газету. Может, уеду в Калифорнию. У меня там друзья. – Но, даже произнося эти слова, я сомневалась, так ли это. Отправив Макси электронное письмо с дежурными словами благодарности, я более с ней не общалась, как со всеми остальными своими родственниками и друзьями. Как знать, что она думала по этому поводу, могла ли я по-прежнему числить ее в своих подругах?
Одри расправила плечи.
– Я бы хотела быть ей бабушкой. Независимо от того, что произошло у вас с Брюсом.
– Что произошло, – повторила я. – Брюс сказал вам, что мне вырезали матку? Что больше детей у меня не будет? Он об этом упомянул?
– Мне очень жаль, Кэнни. – В ее голосе была беспомощность и даже испуг. Я закрыла глаза, привалилась к стеклянной стене.
– Уходите. Пожалуйста. Мы еще сможем поговорить об этом, но не сейчас. Я слишком устала.
Одри положила руку мне на плечо.
– Позволь мне помочь. Может, тебе что-нибудь принести? Воды?
Я покачала головой, стряхнула ее руку, отвернулась от нее.
– Пожалуйста, уходите.
Я стояла, отвернувшись, с закрытыми глазами, пока не услышала удаляющуюся дробь каблуков. Такой меня и нашла медсестра: привалившейся к стене, плачущей, со сжатыми в кулаки руками.
– Вы в порядке? – спросила она, коснувшись моего плеча. Я кивнула и повернулась к двери.
– Я зайду позже. Сейчас мне надо пройтись.
В тот день я шагала час за часом, пока улицы, тротуары, дома не слились в серую пелену. Помнится, я где-то купила банку лимонада, несколькими часами позже зашла в туалет автобусной станции по малой нужде, в какой-то момент начала ныть лодыжка, с которой сняли гипсовый «сапожок». Я не обращала внимания на боль. Продолжала идти. Шла на юг, потом на восток, по каким-то незнакомым кварталам, через трамвайные рельсы, мимо сгоревших домов, заброшенных фабрик. «Может, – думала я, мне пересечь Нью-Джерси?» «Посмотри, – сказала бы я, появившись на пороге квартиры Брюса как призрак, как укол вины, от которого кровь приливает к лицу. – Посмотри, что со мной сталось».
Я шагала и шагала, пока не почувствовала какие-то странные, незнакомые ощущения. Боль в стопе. Посмотрела вниз, подняла левую ногу и с изумлением увидела, как подошва медленно отваливается от грязной кроссовки и падает на тротуар.
Парень, который сидел на крылечке на другой стороне улицы, загоготал.
– Эй! – крикнул он, пока я переводила взгляд с кроссовки на подошву и обратно. – Беби требуется новая пара обуви!
«Моему беби требуется новая пара легких», – подумала я, поставила ногу на землю и огляделась. Где я? Район незнакомый. Название улицы ни о чем не говорит. И уже темно. Я посмотрела на часы. Половина девятого. Потребовалась минута, чтобы я сообразила, вечера или утра. Я вспотевшая, уставшая... и заблудившаяся.
Я сунула руки в карманы в поисках ответов и нашла пятерку, пригоршню мелочи, клок ваты.
Поискала глазами какой-нибудь ориентир: будку телефона, что-нибудь.
– Эй! – крикнула я парню на крыльце. – Эй, где я? Он вновь загоготал.
– Пауэлтон-Виллидж! Ты в Пауэлтон-Виллидже! Уже что-то.
– А где университетский городок? Он покачал головой:
– Девочка, ты заблудилась! Тебе в обратную сторону!
По выговору чувствовалось, что это южанин. Он поднялся с крыльца, подошел ко мне. Это был чернокожий мужчина средних лет, в белой майке и брюках цвета хаки. Мужчина пристально всмотрелся в мое лицо.
