— Нам следовало бы переехать к ним, — сказала она Аире той ночью, когда он усадил ее на стул в гостиничном номере. — Продадим дом, снимем квартиру…
Он стоял у кровати, протирая очки кончиком галстука и с жалостью глядя на жену.
— По-моему, это все равно что запирать двери конюшни после того, как лошадь украли, не считаешь?
— Конюшня! — пронзительно вскрикнула Элла. — Лошадь! Аира, наша дочь мертва! Наши внучки остались без матери! Нужно им помочь! Мы обязаны быть рядом!
Он все смотрел на нее… долго смотрел… прежде чем изречь провидческие слова, единственный раз за все тридцать лет их супружеской жизни.
— Может, Майклу этого вовсе не надо…
— Элла! — окликнул Льюис.
Она сглотнула горький ком, вспоминая, какой лил дождь, когда зазвенел телефон, и как, много дней спустя, вернувшись домой, она уничтожила аппарат: вывинтила микрофон, отсоединила витой шнур, соединявший трубку с корпусом, оторвала нижнюю крышку и вытащила соединения и схемы. Разбила кусок пластмассы, принесший ей ужасную весть, и долго разглядывала кучку деталей, повторяя как безумная: «Больше ты меня не ранишь, больше ты меня не ранишь…»
Теперь она могла рассказать, что несколько минут после этого была почти спокойной… пока не очутилась в подвале, у пыльного верстака Аиры, с молотком в руке. Молоток снова и снова опускался на блестящие детали, превращая их в миллионы осколков, а ей хотелось раздробить собственные руки в наказание за то, что она верила всему, чему хотела верить. Она думала, что Кэролайн говорит ей правду. Что в самом деле принимает лекарства. И у нее все прекрасно.
— Вы в порядке? — встревожился Аира. Элла судорожно вздохнула.
— В полном, — чуть слышно ответила она. — В полном. Льюис покачал головой, помог ей подняться и, сжав локоть, повел к двери.
— Давайте погуляем.
17
Мэгги Феллер провела воскресный день в белоснежной крепости Сидел, собирая Информацию.
Она проснулась от сверлившего мозг пронзительного телефонного звонка и подняла тяжелую с похмелья голову.
— Роуз, телефон, — простонала она, но Роуз не отозвалась. А Сидел Ужасная продолжала звонить, пока Мэгги наконец не подняла трубку, не согласилась приехать и забрать свои вещи из спальни мачехи.
— Нам и без того места не хватает, — заявила Сидел. «Сунь свое место себе в нос, — подумала Мэгги. — Там сплошной простор».
— А куда прикажешь девать мои вещи? — спросила она вместо этого.
Сидел вздохнула. Мэгги так и видела мачеху: тонкие губы сжаты в почти невидимую линию, пряди только что выкрашенных пепельно-русых волос негодующе трясутся.
— Можешь все перенести в подвал, — выдавила она наконец. Судя по тону, она считала это такой великой жертвой, словно позволила сбившейся с пути падчерице установить аттракцион «русские горки» прямо на газоне у дома.
— До чего же великодушно с твоей стороны, — саркастически бросила Мэгги. — Я приеду днем.
— Мы будем на семинаре, — сообщила Сидел. — Диететика долголетия.
Можно подумать, Мэгги ее спрашивала!
Она приняла горячий душ, стащила ключи от машины Роуз и отправилась в Нью-Джерси. Дома никого не было, если не считать идиотской шавки Шанель, которую Роуз прозвала Нокофф
[24]
и которая, как обычно, выла так, словно в дом пробрались грабители, а потом попыталась цапнуть Мэгги за ногу. Мэгги вытолкала собаку за дверь и полчаса таскала коробки в подвал. У нее остался целый час на сбор Информации.
Она начала с письменного стола Сидел, но не обнаружила ничего интересного: счета, стопки бумаги, ручки, несколько снимков Моей Марши в подвенечном платье — вставленная в рамку фотография восемь на десять, — Джейсон и Александр, близнецы Моей Марши, и только. Потом Мэгги перебралась в более щедрые охотничьи угодья хозяйской спальни, забралась в огромный шкаф, который, как она уже успела обнаружить, содержал настоящее сокровище: резную деревянную шкатулку для драгоценностей. Правда, шкатулка оказалась почти пуста, — там были только золотые серьги-обручи и браслет из узких золотых звеньев. Чье это? Матери? Скорее всего. Вряд ли это принадлежало Сидел: Мэгги знала, где та хранит свои украшения.
Она уже хотела прикарманить браслет, но передумала. Может, отец любил смотреть на эти вещи и тут же заметит их исчезновение? Нехорошо, если он откроет шкатулку и ничего не найдет.
На первой полке лежали старые квитанции из налогового управления, которые Мэгги перебрала, просмотрела и вернула на место, свитера Сидел, чирлидерские призы Моей Марши. Мэгги встала на носочки, подвинула летние рубашки отца и принялась шарить на полке, пока не наткнулась на что-то, показавшееся ей коробкой из-под обуви.
Она долго пыхтела, пока не вытащила коробку: розовую, старую на вид, с обтрепанными уголками. Смахнула пыль с крышки, вытащила на свет и уселась на кровать. Вряд ли это туфли Сидел: та приклеивала на коробки этикетки с описанием каждой пары, — кстати, почти вся ее обувь была очень дорогой и неудобно-остроносой. Кроме того, Сидел носила туфли шестого размера, а в этой коробке, если верить ярлычку, когда-то лежали розовые балетки четвертого размера. Обувь для девочки.
Мэгги открыла коробку.
Письма. Не меньше двух дюжин. Открытки в ярких конвертах. Первый же, который вытащила Мэгги, оказался адресован ей, мисс Мэгги Феллер, на их прежнюю квартиру с двумя спальнями, где они жили, пока отец не забрал дочерей в дом Сидел. Почтовый штемпель был датирован 4 августа 1980 года. Значит, открытка послана незадолго до ее восьмого дня рождения (который, насколько она помнила, был с помпой отпразднован в местном кегельбане, с пиццей и мороженым). В верхнем левом углу красовался стикер с обратным адресом какой-то Эллы Хирш. Хирш…
Сердце Мэгги забилось сильнее в предвкушении новой тайны. Хирш была девичья фамилия их матери.
Она осторожно поддела уголок конверта. За двадцать лет клей почти высох. Внутри оказалась поздравительная открытка, детская открытка с розовым, посыпанным прозрачными блестками тортом и желтыми свечами.
«С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ», — было напечатано на ней. А внутри, под надписью «ЖЕЛАЮ МНОГО-МНОГО СЧАСТЬЯ», чернели аккуратно выведенные слова:
«Дорогая Мэгги, надеюсь, ты здорова. Я очень скучаю по тебе и хотела бы получить весточку».
Больше ничего.
Только телефонный номер и подпись: «Бабушка».
И внизу, в скобках: «Элла Хирш». И десятидолларовая банкнота, которую Мэгги сунула в карман.
Интересно…
Мэгги поднялась и подошла к окну посмотреть, не видно ли машины Сидел. Нет, теоретически Мэгги было известно о существовании бабушки. Она смутно помнила, как сидела на чьих-то коленях, пахнувших цветочными духами, ощущала гладкость щеки, прижимавшейся к ее щеке, пока мать делала снимки. Кажется… та же самая женщина была на похоронах матери. Не стоило и спрашивать, что случилось с фотографиями: после переезда в дом Сидел все вещественные свидетельства существования матери куда-то исчезли. Но что произошло с бабушкой? В свой первый день рождения в Нью-Джерси она спросила отца:
