— Наличными так наличными, — деловито согласилась женщина. — При условии, что работа будет выполнена.
Поэтому в четверг утром Мэгги поднялась затемно и, предварительно убедившись, что вещи надежно спрятаны, прокралась через притихшую библиотеку, где еще не включили свет. Заперлась в ванной на первом этаже, пока не услышала, что охранники отпирают дверь. А через десять минут, когда появились первые посетители, выскользнула в коридор и направилась к Нассау-стрит.
— Здравствуйте! — окликнула ее с крыльца женщина.
Мэгги присмотрелась. Худенькая, маленькая, с длинными седыми, распущенными по плечам волосами, одетая во что-то вроде мужской рубашки и легинсы, на глазах темные очки, хотя день был облачным.
— Вы, должно быть, Мэгги, — добавила хозяйка дома и, опершись одной рукой о перила, протянула другую Мэгги. Да она слепая!
Мэгги осторожно сжала хрупкие пальцы.
— Я Коринна. Заходите, — пригласила она Мэгги в большой викторианский дом, казавшийся безупречно чистым, дом, где всякая вещь была на своем месте. В прихожей стояла деревянная скамья, над ней висела разделенная на отсеки полка. В каждом отсеке стояла пара обуви. Плащ и зимняя куртка висели на крючках; зонтик, шляпа и перчатки были аккуратно разложены на другой полке. Рядом с пустой вешалкой стояла белая трость.
— Думаю, работа не покажется вам слишком трудной, — заметила Коринна, отпивая крошечными глотками кофе из лимонно-желтой кружки и загибая пальцы. — Подметать и мыть полы, выбрасывать мусор, стекло и бумагу складывать в отдельные ведра. Рассортировать грязное белье, опорожнить посудомоечную машину и…
Женщина замолчала.
— И что? — спросила наконец Мэгги.
— Цветы, — выпалила Коринна, вызывающе вздернув подбородок. — Я попрошу вас покупать цветы.
— О'кей, — коротко бросила Мэгги.
— Вам наверняка хочется узнать, зачем мне цветы.
Мэгги, которую это вовсе не интересовало, не ответила.
— Потому что я их не вижу. Но знаю, какие они. И как пахнут.
— Вот как, — пробормотала Мэгги, и поскольку это отчего-то показалось ей недостаточным, добавила: — Здорово.
— Последняя девушка сказала, что принесла цветы, — пояснила Коринна, поджимая губы. — Только они были не настоящие. Пластиковые. Она думала, что я не почувствую разницы.
— Я принесу живые цветы, — пообещала Мэгги. Коринна кивнула.
— Буду очень благодарна.
На все, о чем просила Коринна, ушло меньше четырех часов. Мэгги не привыкла к домашней работе: Сидел считала, что девочки ничего не сумеют сделать как следует, поэтому через дом прошла целая армия безликих домоправительниц, поддерживавших безупречный порядок в комнатах, набитых стеклом и металлом. Но Мэгги очень старалась. Не оставила на полу ни единой пылинки, сложила чистое белье и вернула посуду и столовые приборы на законные места в шкафах и ящичках.
— Мои родители оставили мне этот дом. В нем я выросла, — пояснила Коринна.
— И он прекрасен, — вырвалось у Мэгги. Прекрасен и пуст. Прекрасен и печален. Шесть спален, три ванные комнаты, широкая лестница, вьющаяся по центру дома, и единственная обитательница: слепая женщина, спящая на узкой одинарной кровати, подложив под голову тощую подушку. Никогда ей не оценить весь этот простор, не полюбоваться солнечными лучами, брызжущими в широкие окна и собирающимися в желтые лужицы на полу.
— Идете на рынок? — спросила Коринна.
Мэгги кивнула, но тут же сообразила, что женщина все равно не видит.
— Все готово.
Коринна кончиками пальцев извлекла из бумажника банкноту.
— Это двадцать долларов?
Мэгги присмотрелась и подтвердила, что да, это двадцатка.
— Банкомат выдает только такие, — пояснила Коринна.
«В таком случае зачем ты спрашивала?» — едва не выпалила Мэгги, но тут же сообразила, что это, возможно, была проверка. И пока что она умудрилась выдержать испытание.
— Можете пойти на рынок Дэвидсона. Это прямо в конце улицы.
— Хотите душистые цветы? Вроде сирени?
Коринна покачала головой.
— Не обязательно. На ваш вкус.
— Вам нужно что-то еще, пока я здесь?
Коринна призадумалась.
— Да. Можете удивить меня, — заявила она наконец.
Мэгги отправилась на рынок, размышляя, что лучше купить. Пожалуй, для начала ромашки. Ей повезло: ромашки продавали прямо у входа. А потом она принялась бродить между рядами, останавливаясь перед сливами, клубникой, пучками пахнущего зеленью шпината и молоком в тяжелых стеклянных бутылках. Что поразит Коринну? Вряд ли ей нравятся продукты с сильным запахом, не захотела же она душистых цветов! Мэгги требовалось что-то… что-нибудь такое…
Она поискала слово и торжествующе улыбнулась. Да! Именно! Что-то чувственное. Что-то, чтобы ощущалось в руке, имело вес, тяжесть вроде молочной бутылки или атласную гладкость лепестков ромашки. И неожиданно перед ней возникло именно оно, то самое. Еще одна стеклянная баночка, только цвета мерцающего янтаря. Мед.
«Мед из цветков апельсина. Местная продукция», — гласила этикетка. И хотя самая маленькая баночка стоила шесть девяносто девять, Мэгги положила ее в корзинку вместе с бугристой буханкой хлеба из двенадцати злаков.
Через час, когда Коринна сидела напротив Мэгги за кухонным столом и медленно жевала поджаренный, намазанный медом хлеб, а потом объявила, что вкуснее ничего не ела, Мэгги поняла: это не пустая похвала. Она прошла второе испытание.
31
— Я волнуюсь за твою сестру, — без предисловий начал Майкл Феллер.
Роуз вздохнула и уставилась на чашку кофе, словно в ней могло появиться лицо Мэгги. Интересно, что еще новенького?
— Прошло два месяца, — продолжал отец. Можно подумать, Роуз об этом не знала!
Но она промолчала. Потому что выглядел отец ужасно: лицо бледное, как очищенное яйцо, сваренное вкрутую. Высокий лысоватый лоб и измученные глаза. Даже обычный серый костюм — типичная униформа банкира — и темно-бордовый галстук не спасали положения.
— Мы ничего о ней не знаем. Ты ничего о ней не знаешь… — Он повысил голос в конце предложения, так что оно прозвучало как вопрос.
— Нет, па, не знаю.
Отец вздохнул — типичный вздох Майкла Феллера — и повозил ложечкой в растаявшем мороженом.
— Что, по-твоему, нам нужно сделать?
«То есть что я должна сделать?»
— Ты созвонился с ее бывшими бойфрендами? Правда, это должно занять неделю-другую, — заметила Роуз.
Отец ничего не ответил, и Роуз уловила нечто вроде упрека в его молчании.
— А на сотовый звонил?
