– Значит, в книге Лены Лениной на 196-й странице любой представитель власти может найти тысячу долларов, посмотрите внимательней.
Вспомнила место, с которого мы начали год назад:
– Что такое «звезда» в Вашем понимании?
– Очень сложно сформулировать определение, потому что сейчас звездами называют абсолютно всех, кого показывают по телевизору или о ком пишут в газетах и журналах. Для меня это не совсем так. Для меня звезда – это, например, Виктор Цой.
– Только потому, что он умер? – вырвалось у меня от обиды за современников.
– Нет, для нас, для поклонников Виктора Цоя, он вообще не умер.
Ага, я наступила на больную мозоль...
– Виктор Цой, – продолжал тем временем Гарик, – это прежде всего его песни, творчество, а оно не умрет никогда. Поэтому для меня звезда – это Виктор Цой, это Джек Николсон, Адриано Челентано. Я бью в разные цели, чтобы правильно сформулировать мое определение. Я считаю нелепым, когда звездой называют первую попавшуюся певицу или коллектив, который выступил по телевизору два раза. Есть выражение еще более смешное – восходящая звезда. Кто-то, видимо, нашел машину времени и узнал, что в 2067 году кто-то будет звездой, и уже сейчас со всей серьезностью и ответственностью объявил, что это восходящая звезда.
– Гораздо легче называть погасших звезд?
– Не бывает и погасших звезд. Например, Муслим Магомаев. Я видел передачу, в которой ведущий шаблонными фразами говорил: «Ваши бабушки и дедушки, мамы и папы помнят, какой сверхзвездой был Муслим Магомаев, а сейчас его стали меньше показывать...» Это не значит, что Магомаев перестал быть звездой. Абсолютно нет. Если человек становится звездой, как Муслим Магомаев, то он никогда не погаснет. Дело не в том, что он десять или пятнадцать лет назад перестал заниматься музыкой, это не важно. То же самое относительно Виктора Цоя, хоть там совершенно другая история. Стать звездой очень сложно, поэтому нельзя так опрометчиво называть звездой кого угодно.
– Вы согласились стать одним из героев книги о звездах, значит, Вы считаете себя звездой?
– Во-первых, я за десять секунд до интервью узнал, что книга будет называться «Stars». Я думал, что это книга, посвященная известным психоаналитикам из Закавказья.
– Но даже узнав, как она называется, Вы не отказались, – парировала модный автор.
– Было уже поздно. Мы можете назвать эту книгу «О звездах и о Гарике Мартиросяне». Я буду доволен.
Вот хитрец! Ну ладно, как говорят французы, точнее – как думают русские, что французы так говорят, «на войне как на войне!»
– Есть у Вас звездная болезнь и как Вы оцениваете ее в коллегах по звездному отечественному небу?
– Я пытаюсь в людях видеть только хорошее, поэтому в коллегах не замечаю звездной болезни. Как врач вам скажу, что это придуманная болезнь, на самом деле такой болезни нет. Я бы охарактеризовал «звездную болезнь» как навязчивое состояние человека, который чего-то добился и пытается поменять свое поведение, философию и мироощущение исходя из этого. Этот феномен встречается очень часто не только у певцов и артистов, но еще сильнее он выражается у людей, которые заработали очень много денег – банкиров или финансистов. На мне это никак не отразилось, потому что я и до того, как меня стали показывать по телевизору, был самодостаточным, веселым, хорошо проводящим время человеком.
– Как доктор доктору. У меня есть своя психологическая теория, что все публичные люди – это недолюбленные в детстве дети.
Им не хватало родительской любви, и они пытаются этот недостаток компенсировать любовью публики.
– Наверное, поэтому я не хочу быть публичным человеком и очень легко могу расстаться с телевидением и популярностью. Это меня нисколько не греет и не притягивает. Можно сказать, что в мир шоу-бизнеса я попал случайно. Так же случайно когда-нибудь из него уйду. Это случайность, что моя профессия психоаналитика превратилась в профессию актера-комика. Но я до сих пор ее не считаю работой в полном смысле этого слова и не смогу считать ее таковой. Я не считаю, что мое призвание – быть артистом. Так получилось, и я гордо несу это знамя вперед. Но когда-нибудь я пойму, что по каким-то причинам надоедаю зрителям или самому себе, я с легкостью расстанусь с этим имиджем, и ничего плохого со мной не случится. Если однажды утром меня перестанут узнавать на улице и фотографироваться со мной, я буду счастлив.
– Как психоаналитик психоаналитику. Дети, которые в школе играют роль шута горохового, – это закомплексованные дети, которые пытаются скрыть свою неуверенность в себе?
– Быть уверенным в себе на сто процентов не может быть ни один человек. – В это время я энергично замотала головой и двумя указательными пальцами уперлась себе в грудь. – Да, ОК, вы уверены в себе на сто процентов.
– На сто пятьдесят, – машинально поправила я Гарика, руководствуясь идеей о том, что мысль материальна и нам, закомплексованным и неуверенным, нужно активно верить в обратное.
– Я не уверен в себе на сто процентов. Вы, женщины, не бывали во всех жизненных ситуациях. Есть в жизни такие ситуации, когда человек не может быть уверен в себе на сто процентов. Я уверен в другом, в том, что я останусь таким, какой я есть в любой ситуации. Но если за мной погонится гепард, а такое однажды было в моей жизни, я не буду уверен в том, что я от него убегу. И Вам не советую быть уверенной в этом. Главное – быть уверенной в гепарде: он точно вас догонит. Если речь идет о детстве, то и в детстве я был уверен в себе, и сейчас уверен в себе.
Скорость гепарда действительно самая большая среди животных и в момент нападения составляет 110–115 километров в час, что почти на треть выше, чем у самых быстрых в мире антилоп или газелей. Правда, он может поддерживать ее недолго. Метров двести-триста – и спринтер выдыхается. Но это утешение слабое. Потому что среди блондинок стайеры тоже встречаются редко. В общем, вся моя теория о формировании юмористов – гепарду под хвост.
– Юмористом интереснее и веселее быть, чем врачом. Для молодого человека. В Армении, где я родился и вырос...
– В каком городе? – поторопилась узнать я, пока он снова не убежал к какому-нибудь президенту.
– В Ереване. Начало 90-х годов были военными годами, хотя в самой Армении войны не было, но...
– Вы родились в начале 90-х годов? – Я не верила своим глазам, на вид Гарик казался старше. Может быть, армянские парни раньше взрослеют?
– Нет, – развеял мои генетико-морфологические сомнения звезда, – я формировался в начале 90-х годов, в 1990-м году мне было шестнадцать лет. В Армении не было света, не было газа, люди жили при свечах, как в XVIII веке. Хлеб и сигареты давали по карточкам. Люди жили очень плохо, все было очень тускло и серо. В этот момент начался КВН. Усилиями команды КВН Ереванского медицинского института мы, молодые парни, увидели, что кроме этой серой скучной жизни есть еще что-то интереснее. И мы, наплевав на реальность, начали играть в КВН, при свечах писали сценарии, репетировали. Со временем мы поняли, что КВН намного веселей, чем психоанализ. Я придерживаюсь этого мнения до сих пор. Вот таким образом, с легкостью поменяв медицину на юмор, уже пятнадцать лет я плаваю в океане юмора, но не забываю о медицине, потому что это самая достойная профессия, которая может быть у человека. Вообще, любой человек должен быть врачом. Придет время, когда веселая молодость улетит, придет зрелость, скучная и серая, и тогда я с легкостью променяю профессию юмориста на профессию врача-психоаналитика.
