Обсуждение итогов закончилось за две недели, хотя фон Корф говорил, что в прошлый раз это заняло целый месяц. Но сейчас, по ощущениям штабс-капитана, двух недель вполне хватило. Да и вообще, они не столько обсуждали, сколько просто, так сказать, обменивались историями о том, как в разных частях все было устроено, какие трудности встретились на первоначальном этапе и как эти трудности были преодолены. А в том, что касалось реформы вооруженных сил, многие офицеры всех двенадцати «пробных офицерских частей» высказали схожие предложения, которые были довольно быстро приняты к исполнению. Дискуссии потребовались только по десятой части всего предложенного, но и они были краткими. После этого большинство офицеров, прошедших через «пробные офицерские части», отправились в отпуск, а небольшая группа осталась вырабатывать методические рекомендации по совершенствованию боевой подготовки, доводить до ума образцы нового снаряжения, модифицированного по итогам обсуждения, размещать на него заказы, принимать и распределять изготовленное.
Уже через две с половиной недели после окончания учебы штабс-капитан Дажнев убыл в отпуск в родной Тамбов. Родной, несмотря на то что родился-то он в Либаве. Но там у него никого не осталось. Отец умер еще в 1902-м, матушка пережила его на два года и скончалась как раз тогда, когда сын воевал на Дальнем Востоке. Похоронили ее дальние родственники, и они же прибрали все ее невеликое имущество. Ну да Дажнев с ними ругаться не стал — невелико богатство-то. Квартиру родители снимали, сбережений с маленькой пенсии по потере кормильца мать не накопила, а скандалить из-за дюжины подушек, пружинной кровати с никелированными шариками и пары перин как-то не по-офицерски. Прочее же имущество родителей гроша ломаного не стоило. Потому он, тогда еще поручик, приехав в Либаву, взял себе лишь пару дагеротипов с портретами отца и матушки и, не сказав ни слова настороженно зыркавшим на него родственникам, вернулся в родной Тамбов…
Впрочем, и в Тамбове делать ему тоже было особенно нечего. Женой он пока, к сожалению, не обзавелся — мешали постоянные командировки, поскольку командование части использовало его роту как затычку ко всякой бочке. С другой стороны, Дажнев и в командировки всегда ездил с охотой именно потому, что дома, в Тамбове, не знал, чем себя занять вечерами. К музицированию он был не склонен, выпивать не любил, к дамам относился с робостью — ну и чем ему было заниматься?
Отпуск пролетел довольно быстро. Самой существенной тратой, которую штабс-капитан себе позволил, была покупка личного «Маузера К96» и новых сапог. Старые-то развалились почти сразу — они шились больше для щегольства, чем для многоверстных марш-бросков, а выданные взамен развалившихся казенные и по первости были не слишком презентабельны, а уж сейчас-то, после таких нагрузок, вообще оказались никуда не годны и дышали на ладан. В общем, новые сапоги были жизненно необходимы. Причем штабс-капитан решил заказать сразу две пары и пошить их из самой прочной и лучшей кожи — впереди-то еще целый год нешуточных нагрузок, так что лишними не будут.
Сослуживцы по Тамбовскому полку, в первое время осаждавшие его с просьбой рассказать, «как оно там», поскольку у всех впереди маячила такая же «пробная офицерская часть», послушав его уклончивые ответы и не найдя в нем поддержки их собственному возмущению допущенной по отношению к «чести русского офицера» вопиющей несправедливости, разочарованно отстали. В итоге остаток отпуска штабс-капитан провел в одиночестве, коротая время с удочкой на Цне.
Поэтому, когда он через месяц легким шагом вошел в ворота своей, ставшей не менее родной «пробной офицерской части», настроение у него было приподнятым. У ворот его бывшей казармы толпился народ. Завидев Дажнева, из толпы вынырнул поручик Шабловский и, смеясь, прокричал:
— Смотрите, господа, и штабс-капитан тоже!
Все собравшиеся у казармы офицеры развернулись в его сторону и… дружно захохотали.
Дажнев растерянно оглядел себя.
— Не обижайтесь, Георгий Янович, — с трудом успокоившись, сказал подполковник Полушко, — у нас тут спор возник, обнаружится ли хоть один человек из наших, кто не прикупил себе за отпуск «Маузер К96».
И тут Дажнев заметил, что у всех стоящих вокруг него офицеров через плечо висит знакомая деревянная кобура-приклад. Он покосился на свою и… улыбнулся. Ну да, смешно. Ох какие они все здесь стали… нет, не одинаковые, а много чего понявшие. И про службу, и про войну, и про жизнь, и вообще. Ну надо же…
Глава 7
— Д-да-дах-х-х-х!
Я пригнулся и придержал фуражку. Вот это жахнуло!
Да, новые четырнадцатидюймовки производили впечатление. Разработка «башенной орудийной установки береговой артиллерии» шла полным ходом. По выданному Морским техническим комитетом техзаданию конструкторы моего артиллерийского завода сумели разработать орудие калибра триста пятьдесят шесть миллиметров и систему ускорения заряжания с электрическим досылателем, обеспечивающую максимальную скорострельность подготовленным расчетом в один выстрел за двадцать пять секунд. Живучесть ствола при стрельбе тяжелым бронебойным снарядом весом шестьсот семьдесят килограммов при стрельбе полным зарядом по итогам пробных стрельб на полигоне составила не менее трехсот десяти выстрелов. При этом получившуюся башенную установку никоим образом нельзя было использовать на кораблях, поскольку ее суммарный вес составлял почти три тысячи тонн.
[22]
Ну не было и даже не разрабатывалось в данный момент кораблей такого водоизмещения…
И вообще начатая по моей инициативе разработка трехорудийных башен оказалась делом жутко муторным. Проблемы возникали на каждом шагу. Например, броня. Максимально возможная толщина брони, которую способны были изготовить на русских заводах в настоящее время, составляла всего двести пятьдесят миллиметров. Для лобовой брони башни я счел это недостаточным.
Последние разработки броневого листа мы вели еще по программам броненосцев, с которыми вступили в Русско-японскую войну, и более толстую броню с тех пор не разрабатывали — необходимости не было. В дредноутную гонку мы не вступили, и вообще боевых кораблей в последнее время строили крайне мало, да и те в основном малых классов. Сейчас верфи были по большей части заняты другими заказами — крупными «наливняками», ледоколами и транспортами усиленного ледового класса для Севморпути. Так что толстой брони для корабельных башен у нас пока не было. Она еще только разрабатывалась.
Между тем я вспомнил, как нам в училище рассказывали, что то ли перед Великой Отечественной войной, то ли уже в процессе боевых действий, когда выявилась недостаточная забронированность наших танков, в СССР провели несколько экспериментов по усилению брони путем включения в ее состав слоя бетона. Я подложил язык, на заводе тоже провели эксперименты, и в конце концов у нас получилась башенная установка с броней, представлявшей собой пирог из двух броневых плит, между которыми был залит магнетитовый бетон. При этом стоимость получившейся лобовой плиты оказалась приблизительно равной стоимости плиты, изготовленной из двухсотпятидесятимиллиметровой брони. При том что, по нашим расчетам, подобный композит обеспечивал защиту не хуже, чем броня пятисотмиллиметровая, а то и лучше. Но вес или, скажем, размеры… Получившаяся у нас башня была просто чудовищно огромной — радиус обметания по броне составил почти десять метров
[23]
— и уменьшить ее никак не получалось, толщина брони не позволяла. А сокращать внутренний объем — так некуда будет вместить многочисленные механизмы заряжания. Либо надо серьезно упрощать конструкцию, значительно увеличивая долю ручного труда по обслуживанию орудия. Но это приведет и к резкому снижению скорострельности, особенно центрального орудия, и к значительному росту численности расчета башни. Недаром англичане и немцы, абсолютные лидеры дредноутной гонки в настоящий момент, оснащали свои дредноуты исключительно двухорудийными башнями.
