– Так ты предлагаешь…
– Нет, я не предлагаю, Никит. Я категорически настаиваю. Сейчас мы соберем вещи и уйдем отсюда.
– Вот прямо сейчас? Сию секунду?
– А чего откладывать? Да, сейчас! Вставай, одевайся! Или всю жизнь так и будешь мучиться? Ведь ты хочешь уйти? Ну? Говори – хочешь?
– Да. Хочу. Я очень хочу, – помолчав немного, проворил он тихо. – Ты права, нельзя мне больше барахтаться в этой своей горестной зацикленности. Никак нельзя. Не могу больше. Но… Как же мама, Марусь? Она тут с ума сойдет…
– Не сойдет! Ну, помучается маленько, конечно. А потом привыкнет. Прихоть у нее не смертельная, просто вы ее сами вырастили, гуляя на поводке. Ничего-ничего, со временем привыкнет. Или других желающих на поводок заманит, если уж совсем невтерпеж станет… Вставай, уходим! Я вещи соберу… Где у вас чемоданы, Никита?
– Там, в кладовке, в прихожей…
– Так неси, чего стоишь!
– Ага… Сейчас…
Он ринулся в прихожую с такой резвостью, что Маруся только диву далась. И впрямь – как не хватает, бывает, человеку обыкновенного толчка в спину… Ведь нормальный, совершенно нормальный мужик, господи! И маменькиным сынком в полном смысле слова его не назовешь, а вот поди ж ты… Вздохнув, она принялась выкладывать на постель свои вещи из шкафа, отсортировывая их по ходу. Так… Все, что куплено Ксенией Львовной, она вообще не возьмет, здесь оставит… Все равно носить не будет! Чужое оно, дорогое и надменной ценой кричащее. У нее, между прочим, и свои вещи есть неплохие! Не зря ж они с матерью готовились, когда она сюда ехать собиралась, – все в лучших кокуйских магазинах было куплено, между прочим… Да и что вообще такое – эти вещи? Тряпочки, одежки всего лишь. Чего уж по ним так убиваться? А вот с Никитиными вещами как быть? Надо взять самое необходимое, что ему на первых порах понадобится, а потом купит… Нет, не купит, а они потом вместе купят… Вдвоем с Наташей…
Мысль эта резанула под дых прежней обидой, но она прогнала ее прочь. Потом, потом она эту обиду переживет. Сейчас главное – уйти отсюда…
– Ну чего ты копаешься, Никит! – с досадой окликнула она мужа, выплеснув заодно в этой досаде и свое короткое замешательство. – Давай складывай в чемодан вот это… И это…
Через полчаса они уже были готовы. Вынесли чемоданы в прихожую, натянули куртки… Лицо Никиты было напряженным и в то же время очень решительным. Вырвав из висящего на стене большого декоративного блокнота толстый глянцевый листок, он стал писать на нем что-то размашисто. Потом поднял на Марусю глаза, проговорил торопливо:
– Ой, чуть не забыл… Тебе же письмо пришло! На кухне лежит, на столе…
– Какое письмо? От кого письмо? – удивленно моргнула Маруся.
– Не знаю… От твоей мамы, кажется…
– От мамы? Да она сроду мне писем не писала… Мы ж недавно виделись…
Пройдя на кухню, она взяла в руки лежащий на видном месте конверт, подписанный и впрямь корявым материнским почерком. Хм, странно… Ладно, читать сейчас некогда… О-о-о… А вот и ключи во входной двери зашуршали… Ксения Львовна идет! Не успели, не успели… Ничего, это, наверное, и к лучшему! Лучше уж так, чем тайком сбегать…
Торопливо сунув конверт в карман плаща, она поспешила в прихожую, на ходу проговаривая громко и решительно:
– Ксения Львовна, вы только не удивляйтесь! Мы с Никитой решили уйти, раз так удачно его квартира освободилась!
Ткнувшись взглядом в лицо свекрови, она остановилась посреди прихожей, как будто налетела с разбегу на лезвие ножа. Но тут же заставила себя встрепенуться, затараторила с новой силой, не давая ей опомниться:
– … Как устроимся на новом месте, мы сразу вас в гости пригласим на чай с пирогами! Вы какие пироги больше любите? С луком и с яйцами? Или с капустой? А мы там ремонт сделаем, сами постепенно все купим и сделаем… И обои новые наклеим, и плитку в ванную… Я тут заходила в один магазин, так такие обои красивые! Голубенькие такие, в цветочек!
Пустые никчемные слова так и лились из нее потоком, разбавляя сгустившееся в прихожей пространство. Ксения Львовна смотрела на нее с ужасом, хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и не могла вставить в этот поток ни слова – слишком уж громко и напористо несла свою чушь Маруся. Хотя, если разобраться, какая же это чушь? Вовсе и не чушь… И в самом деле можно было и пирогов к приезду свекрови напечь, и ремонт с голубыми цветочками затеять при других нормальных жизненных обстоятельствах… Как все люди делают…
– Ники… Никита… Что это… Что она говорит? – прохрипела наконец Ксения Львовна, тыча в лицо Марусе пальцем, как слепая. – Останови ее, Никита…
– Мам… Ты, главное, не волнуйся, ладно? Я так решил, мама, – достаточно твердо проговорил Никита, чего от него Маруся даже и не ожидала. – Так нужно, мам. И тебе, и мне нужно. Не обижайся. Я буду тебе звонить… И ты к нам в гости приедешь…
– В гости? Я – в гости? К тебе? – медленно повернулась она к сыну. – Ты что говоришь, Никита? Опомнись… Ты пьян, что ли? Я – и в гости…
– Ой, а что тут такого-то? – снова встряла меж ними Маруся, потихоньку оттирая Никиту к раскрытой двери. – Все матери к сыновьям да к невесткам в гости ходят! И ничего! И живут себе распрекрасно! И вы к нам будете в гости приходить, как все… Пойдем мы, Ксения Львовна! Уж простите меня, коли что не так делала…
Наклонившись, она подхватила один из чемоданов, сунула Никите в руку и подтолкнула его к порогу, тут же шустро потянувшись за другим. Но распрямиться она не успела – Ксения Львовна что есть силы оттолкнула ее к стене, и, не удержавшись на ногах, Маруся пребольно въехала плечом в острый угол стоящего в углу прихожей витого чугунного столика – непонятно для какой цели вообще предназначенного.
– Нет! Нет, Никита! Ты не посмеешь! Ты же знаешь, я не смогу… Ты же знаешь, я сразу умру, Никита! – тут же мертвой хваткой вцепилась Ксения Львовна в рукав сыновней куртки. – Я никуда тебя не пущу! Я умру, умру…
– Мама! Успокойся, пожалуйста! Я решил, я уйду сегодня, мама! – отчаянно попытался освободить свою руку Никита, глядя на нее со смесью любви, жалости и сыновнего искреннего отчаяния. – Ну прошу тебя, успокойся, не мучь меня, мама…
– Да это же ты, ты меня мучаешь, сынок! Я и впрямь умру, если ты уйдешь!
– Ой, да не помрете вы раньше времени, Ксения Львовна… – с досадой проговорила Маруся, морщась и потирая ушибленное место. – Хватит помирать-то… Десять раз уж пообещали – все умру да умру… Отпустите его, пойдем мы…
– Уходи! Ты уходи, ради бога, куда хочешь, а он никуда не пойдет! – визгливо закричала Ксения Львовна в сторону Маруси, оседая всем телом на Никитиной руке. – Уходи, неблагодарная ублюдочная девка! Не смей трогать моего сына! Никита… Мне плохо… Я умру сейчас…
Она и впрямь стала задыхаться и бледнеть, и даже что-то хрипло забулькало у нее внутри, как булькает уставший кипеть на плите чайник. Маруся смотрела на нее во все глаза не узнавая – та ли это милейшая Ксения Львовна, которая всего три месяца назад шаловливо-нежно всплеснула ручками, встречая ее в дверях ласковыми словами: ах, прелесть какая… Вздохнув и поведя ушибленным плечом – которое, надо сказать, болело изрядно, – Маруся шагнула к ней и стала решительно отдирать сухие пальцы, вцепившиеся мертвой хваткой в сыновнюю руку. Она, между прочим, тоже не из слабеньких… Уж силушки природной ей не занимать, если на то пошло! Чтобы вымя коровье тягать, сила в пальцах большая требуется. Это тебе не кнопочками телефонными забавляться… Так… Ты сопротивляешься, а мы тоже поборемся… Зубы сожмем, летящие изо рта вместе с брызгами слюны оскорбления выслушаем, но поборемся…
